Сергей Алексеев - Молчание пирамид
Едва отбился — из ума выжила старая, что тут делать? А она давай ему помогать, хотя уж толку от нее никакого.
Первую охапку саженцев принес, рассовал по бархану вокруг бочки, стал поливать да шишки шелушить, семена вытряхивать и сеять в песок. Но первые сосенки высохли и осыпались за один день, хотя он за пять верст воду носил и корни мокрым торфом обкладывал, чтоб от зноя уберечь. Тогда Артемий еще принес две вязанки, посадил и целыми днями не отходил, чтоб принялись, разве что за водой — нет, все как одна пожелтели и хвоя облетела: ветер-то из Тарабы горячий да соленый, где тут растению выжить?
Тем временем в Горицах случился переполох. Какой-то лесоруб под мотовоз попал, понесли его хоронить и обнаружили, что вышли гробы из земли. Все как один поднялись и стоят на поверхности! Которые совсем старые, так только косточки лежат да обрывки саванов, а которые поцелее, так если крышку снять, еще и узнать можно. Детские же хоть и почернели сверху, но вообще целехонькие, ребятишки в них, как живые — не берет их тлен!
Вербованным-то что, они прикопали своего да поминать пошли, а местные так и окаменели: Иван-то Пивоваров, одному да другому, и передал слова Артемия, что будет. Тут начальство прибежало, из области приехали — ведь и до них дошли слухи: надо перезахоронить, чтоб население не смущать всякими байками. К тому же скоро комсомольцев привезут, завод строить.
Пригнали бульдозер, кое-как отрыли траншею да все косточки и гробы в ряд составили, а ветер дунул и сровнял братскую могилу.
Однако сватьинские на том не успокоились, ибо знали, что следующая кара — обещанный потоп огненный, и хоть плохо представляли себе, что же это такое, но мало кто сомневался в его неотвратимости.
Тут и призадумался народ. Всегда же так бывало: вроде все умные, дошлые, смекалистые, но если все вместе мордой-то об лавку не нахлещутся, ничего не понимают...
Артемий же носил саженцы из Воскурной и привить их к песку пытался, семена бросал и под барханы, и на по верхушкам увалов, сеять пробовал и днем, и ночью, когда холодало, и на растущей луне — никак и нигде не приживались деревья. Бабка Густя сначала ему сосенки в Воскурной дергала и шишки собирала, потом сама стала носить все это в пустыню. Навяжет вязанку, завалит на горб — самой не видно и прет: откуда и силы берутся? Скоро и вовсе прибилась, не уходит, сначала водой поливает рассаду, потом слезами, когда засохнет, и все одно погибают корешки, не прививаются к песку.
Живя в пустыне, обносился Артемий в прах, тряпица на бедрах осталась, и высох весь, пожелтел, волосами и бородой зарос, одни глаза светятся — выйти на люди стыдно.
Чует, недолго так протянет, ну и взмолился к Василисе:
«« ||
»» [343 из
440]