Сергей Антонов - В интересах революции
Москвин вышел из правительственного вагона в сопровождении Берзина, вооруженного пухлым портфелем с документами. Генсек хмурился и нервно теребил в руках кожаную папку. В свете ламп на ней поблескивала ромбовидная табличка с надписью «Дорогому товарищу Москвину в честь юбилея от преданных однопартийцев». Москвин не удосужился поинтересоваться, где была изготовлена табличка с надписью. А между тем столь изящную гравировку могли выполнить только в одном месте – на станции Автозаводской, которая по приказу генсека была обречена на голод. Впрочем, даже если бы генсек и знал историю происхождения памятного знака, это не повлияло бы на его решение об ужесточении санкций против Города Мастеров. Как раз сегодня этот вопрос ставился на голосование Политбюро.
Часовой сопроводил Москвина и его спутника до лестницы на платформу станции Знамя Революции. Здесь к охране важных гостей подключились безупречно вышколенные офицеры элитной службы охраны. Часовые то и дело отдавали честь, а генсек и Берзин кивали в ответ – с достоинством, едва заметно.
Политбюро собиралось два раза в месяц в деревянном помещении, построенном посередине центрального зала станции. .Для этой цели здесь ставился стол для заседаний и десять стульев, по числу членов высшего органа партии. На этот раз стульев было одиннадцать. За длинным столом Москвина поджидали функционеры-консерваторы настолько старой закалки, что сам генсек казался в сравнении с ними юношей. В приглушенном свете закрытых матовыми плафонами ламп поблескивали обширные лысины, обрамленные благородными сединами.
Как только появился Москвин, заскрипели отодвигаемые стулья. Все встали. На генсека уставились девять пар преданных, но порядочно выцветших от времени глаз. Юркий старичок в огромных очках разложил на зеленом сукне стола бумаги и навострил уши, готовясь ловить каждое слово Геннадия Андреевича и вести протокол заседания.
Москвин начал по давней коммунистической традиции с общих фраз. Если в былые времена его предшественники анализировали международное положение и заочно топили акул империализма, то теперь речь шла о вражеских станциях и Ганзе как средоточии всех буржуазных грехов и пороков. Полис в речи Москвина выглядел почти как в свое время гаденько-либеральная Швейцария. Мнение генсека о Рейхе полностью совпадало с отношением Сталина к фашистской Германии после ее нападения на Советский Союз. А ведь еще совсем недавно на Тверскую мчались дрезины с продовольствием, произведенным в колхозах Красной Линии. Союзники намеревались выступить против Ган- зы единым фронтом, но в последний момент разругались. На внутреннем положении Москвин остановился более подробно, однако в общих словах, из которых наиболее часто повторялись «дальнейшее углубление, всемерное ускорение и перестройка».
Заметив, что большинство старичков-боровичков начинает клевать носами, Геннадий Андреевич перешел от политической аналитики к конкретным проблемам:
– Несмотря на принятые меры, товарищи, станция Автозаводская продолжает оставаться главным оплотом бандформирований, бесчинствовавших на отдаленных станциях нашей линии. Не далее как вчера русаковская Бригада Че попыталась прорваться в свое логово на Автозаводской. Благодаря самоотверженным действиям наших бойцов шай-
ку удалось остановить. Русаков понес большие потери и вынужден был отступить. Однако не исключено, что он готовит новую провокацию. Какие будут мнения?
– Да какие могут быть мнения! – просипел усатый радикал Кулашен- ко, курировавший у красных организацию работ на свинофермах и грибных плантациях. – Не цацкаться больше с этими отщепенцами! Русакова изловить и повесить на ближайшем кронштейне! Автозаводскую запечатать так, чтоб они все с голодухи передохли. Хватит либеральничать!
Москвин взглянул на Берзина, до этого скромно сидевшего на стуле в самом конце стола, и кивком показал, что ему следует выступить с сообщением о ситуации на Автозаводской.
«« ||
»» [177 из
228]