Андрей Белянин - Летучий корабль
А «кошачий маньяк», пользуясь моментом, всхлипывая, изложил свою страшную историю:
— Как из отделения-то вырваться удалось, так и пошел я, сиротинушка, в баньку. От поруба милицейского отмыться, от позору и стыда всякого. С горя бутылочку полуведерную прихватил, да еще со товарищи с собой... добавили. Ну, знамо дело, выпили, и начали они меня мыть. Особливо морду мою... Ить этот хам с отделения, Митька который, так особу мне дегтем изваксил, что хоть на люди не выходи! Вся рожа ровно ворота у порченой невесты... Ну, они меня и водой, и мылом, и пемзой поперек хари чистили — отмыли-таки. Не черное лицо стало — красное... С таким тоже особо не разгуляешься, думал, к утру отойдет. А уж как одевалися, так и вышло, что Фимка-рыбарь в моей одежке ушел, а мне, стало быть, робу свою, кожаную, оставил. Что делать, идти-то надо... Тут еще и голова замерзать стала, волосья-то повылезли, а шапка со всей одежкой ушла. Вот я мочалы мокрые себе на маковку и напялил... Из бани по ночи одному топать страшновато будет. Углядел я топорик в дверях да и взял от лихих людей на защиту. А что забором вдоль курятника полз, так то клевета! Не стоко я выпил, чтоб ползти... просто... ежели за забор держишься, то уж николи с пути не собьешься. И не спал я вовсе! Не спал! Так... прилег, призадумался... Вдруг как молотом по башке — бум, бум, бум! Ну, ровно слон по улице бежит! Самогон, видать, неслабый оказался... Встаю, а передо мною — кот! Да какой... Не кот — тигра цейлонская! Когти точит, зубами сверкает, спину выгнул, усищи вздыбил — как есть съест! Я тока-тока топориком от него оборониться, тут сразу бросаются, вяжут, в рыло без дела стучат... Вона фонарем каким одарили! Ужо заступись, царь-батюшка. Ну, хоть на каторгу их, аспидов милицейских, а?
...К тому времени, когда мы трое наконец отхохотались, стрельцы взашей вытолкали Пашу Псурова за ворота отделения. Горох удовлетворенно откушал еще пирожка с брусникой, выпил чаю и стал собираться. Ждать Митьку действительно не имело смысла. Договорились, что если к вечеру все-таки возьмем дьяка, то мы с Ягой сами привезем его в царский терем и устроим допрос там, на месте. Помахав отъезжающему Гороху платочком, бабка вернулась ко мне в горницу и сама начала разговор:
— Что, Никитушка, небось о том злодее крупном уголовном призадумался?
— Ага... вообще-то особенных версий по этому поводу у нас нет. Из местных влиятельных шишек мы по роду службы вряд ли кого зацепили всерьез.
— Как же... — хмыкнула Яга, — да ты вон хоть Мышкина вспомни. Он по твоей милости уже сколько в деревне дальней на отшибе кукует? А ведь каким крупным чином был...
— Ну, во-первых, не по моей, а по царской милости. Горох, между прочим, намеревался отрубить ему голову, а я настоял на исправительной ссылке. Во-вторых, сам Мышкин такого сложного дела никак не потянет. Он, конечно, дурак и кровопийца, но на кражу государева имущества второй раз не пойдет даже под угрозой пулемета.
— А ежели дружки его из боярской думы? Ты ведь не одному Бодрову поперек дорожки встал.
— Возможно. — Я сам налил себе чаю и потянулся за вареньем. — На всех не угодишь. Остается одно «но»: черт говорил, что с данным «авторитетом» мы уже сталкивались. Бодров в этот образ не вписывается.
— Ну, тады... что ж... — Яга тоже придвинула к себе чашку, — тады, может, опять немцы мутят?
«« ||
»» [96 из
187]