Анатолий Брусникин - Герой иного времени
Олег Львович сказал:
- Попробую выкрутиться. С хорошей картой выиграть - заслуга невеликая.
Мне пришло в голову спросить о Никитине. Любопытно было, когда и где они подружились. Быть может, в Сибири? Ведь корабли Российско-Американской компании ходят и к тем берегам.
Только я открыл рот, как Платон Платонович заговорил сам.
- Удивительного невезения человек Олег Львович. Он мне про это рассказывал, когда мы вместе в камере сидели.
"Вот оно что!" - подумал я, поглядев на капитана по-новому.
- Он это обосновывал логически, с точки зрения высшей справедливости. - Губы Иноземцова тронула сдержанная улыбка. - Свою невезучесть дефинировал как особую взыскательность судьбы. Человек сильный должен в любой шторм идти своим курсом, не ожидая попутного ветра.
- Вы тоже, как Олег Львович, были среди заговорщиков? - понизив голос, спросил я.
- Ни я, ни он, сударь мой, в заговоре не участвовали. - Платон Платонович сердито покосился на свою обгрызанную палочку - она портила ему настроение. - Я-то кому мог сдаться в серьезном деле, в мои семнадцать лет? А Олега Львовича вы знаете. Он и тогда такой же, как сейчас, был. Если б оказался меж заговорщиков, совсем иной бы у них коленкор вышел. Но он попал в столицу прямо четырнадцатого, сразу поспешил на площадь - и угодил под картечь... А меня, сударь мой, арестовали из-за того, что я несколько раз у Рылеева бывал. Он, как некоторые другие бунтовщики, в Российско-Американской компании служил. Я же был свежеиспеченный мичман, только из корпуса. Мне послушать про дальние края и плавания было интересно. Ну и люди там, конечно, собирались особенные, залюбуешься. Теперь, сударь мой, таких нет... В общем, ни к чему тайному меня не допускали, только пару раз по дружеству просили отнести к себе в гвардейский экипаж какие-то записки старшим офицерам. Сыскались, однако, доброжелатели, и оказался я в одной камере с Никитиным. Крепость была переполнена арестованными, на всех одиночек не хватало... - Он отложил палочку, но через минуту снова сунул ее в рот. - И был у меня с ним примечательный разговор, м-да... Я сказал, что собираюсь на допросе всю правду рассказать, потому что я, сударь мой, офицер и лгать считаю низостью. Честно скажу, что знал и очень уважал Рылеева с Батеньковым, что носил письма в экипаж, а кому именно, говорить не стану, ибо зазорно. Но Олег Львович меня охолонул. "Полноте, говорит, с этими господами в благородство играть нечего. Бисер перед свиньями. Запоминайте: у Рылеева вы бывали в расчете получить хорошее место в колониях - и только. Писем никаких никому не передавали - это вас оговорили. И стойте на своем". Я ему: "Вы не всё знаете. Вчера, когда вас на допрос водили, тюремщик перехватил записку, что мне сверху на нитке спустили. От Николая Бестужева. Пишет, чтоб его имени не поминал, а то ему и так худо. Записка эта теперь - главная против меня улика". Он говорит: "Там в записке ваше имя названо?" "Нет". "Ну так она была не вам, а мне подброшена. Нынче же в том призна?юсь". Я, натурально, не соглашаюсь, а он мне: "Бросьте мальчишничать. Я все равно пропал - не отверчусь, а вас вытянуть еще можно. Вырвать из ихних когтей живую душу будет для меня победой и утешением". И ведь вырвал! Ничего против меня не доказали, и отделался я, сударь мой, пустяками. Из гвардейского экипажа был послан на Дальний Восток, а там подал в отставку и перевелся в Российско-Американскую компанию. Чего только не повидал, где только не побывал! А посмотрели б вы на мой красавец-клипер! Самый быстрый на весь Тихий океан! В общем, судьба у меня сложилась счастливо. И всё, сударь мой, благодаря ему.
Капитан кивнул на Никитина. А у того, судя по триумфальному виду доктора, дела были совсем плохи. Напоследок он пошел ва-банк, вскрыл какой-то цветок всего с тремя лепестками и под хохот Прохора Антоновича спустил последние семечки. Кюхенхельфер потребовал к барьеру капитана. Тот поупирался, но будучи человеком вежливым и покладистым, перед напором не устоял.
«« ||
»» [57 из
229]