Андрей Буторин - Червоточина
– Давай уж тогда совсем начистоту, – произнесла Зоя, глядя куда-то мимо нее. – Я любила Гену. Потом – да, все прошло. Вернее, я думала, что прошло, заставила так себя думать. Но сейчас… Сейчас я увидела его снова и поняла, что ничего никуда не прошло. Вот так, Зоинька. Что хочешь, то и думай. Что хочешь, то со мной и делай. Одно я тебе могу обещать твердо: вашему счастью я мешать не собираюсь и Гене про свои чувства говорить не стану. Но то, что есть – то есть. Я в этом не виновата. И с тобой хочу быть честной.
Зоя Валерьевна была шокирована этим признанием. В голове словно взорвалась бомба, разбросав по сторонам корчащиеся обрывки мыслей. Но потом в этот образовавшийся вакуум внезапно ворвалось нечто, затопившее всю ее, каждую ее клеточку, каждую пору горячей, всеобъемлющей нежностью, огромным, вобравшим в себя целую вселенную чувством. Оно включало в себя и любовь к мужу и сыну, и горечь от того, что их нет рядом, и боль за них, и веру в то, что они обязательно вернутся… А еще в нем была любовь к самой жизни, благодарность за то, что она могла дышать, плакать, смеяться, радоваться и горевать, переживать и сопереживать, и, конечно же, за то, что она могла любить, надеяться и верить. И еще… Еще ей показалось, что она услышала Гену. Родной, такой знакомый, такой любимый голос шепнул: «Это мой подарок тебе…». Но, конечно же, это ей всего лишь почудилось.
Она вдруг осознала со всей отчетливостью, что ее глупая ревность настолько чужда этому новому чувству, что одно лишь воспоминание о ней вызывало сейчас тошноту. А признание Зои, напротив, показалось таким естественным, гармоничным и правильным, что Зоя Валерьевна, не в силах произнести ни слова, просто шагнула к подруге и обняла, прижавшись всем телом. Из глаз ее текли слезы, но на душе было так светло и просторно, что хотелось впустить туда не только эту славную, чистую и открытую сердцем женщину, но и весь мир.
Наверное, Зоя что-то почувствовала. Во всяком случае, она не отпрянула, не оттолкнула ее, даже будто бы не удивилась. Наверное, она и впрямь была хорошим экстрасенсом и по-настоящему чувствовала людей, по крайней мере тех, кто был ей близок. И когда Зоя Валерьевна наконец расцепила руки и, чуть отодвинувшись, заглянула в глаза Зое, та сказала:
– Спасибо. Спасибо, что ты меня поняла. Но ты знаешь, почему еще я тебе в этом призналась? Я чувствую, что он жив. Я уверена в этом на двести, на триста процентов!.. Когда любишь, не нужно прикладывать особых усилий, чтобы узнать…
– Погоди-ка, – прервала ее Зоя Валерьевна. – Но ведь тогда ты можешь узнать, где он сейчас и что с ним. Пойдем к тебе, ты погадаешь на своих картах!..
И тут совсем неожиданно, без каких-либо предвещающих признаков, хлынул вдруг дождь. Настоящий, почти тропический ливень!
Обе женщины стремглав бросились к дому Зои Валерьевны, хотя в принципе могли и не спешить – все равно они уже вымокли до нитки.
Наконец-то, с запозданием, мощно сверкнуло, а когда они уже вбегали в двери подъезда, их догнал резкий раскат грома.
Поднимаясь по лестнице, Зоя Валерьевна вдруг стала смеяться – легко и радостно, без намека на истерику. Ее смех подхватила Зоя, и подруги, взявшись за руки, словно школьницы запрыгали вверх по ступенькам.
«« ||
»» [321 из
405]