Юрий Бурносов - Революция
- Ну вот, - расстроился Рождественский. - Вечно вы так, Иннокентий Львович… Сначала "преопаснейший", я, понимаете ли, с рвением, а тут - Бадмаев. В итоге нажалуется этот друг степей Бадмаеву, Бадмаев - Гришке Распутину, святой старец - сами знаете кому, и мне по шапке.
- Друг степей - это все-таки калмык, Сергей Петрович.
- А не тунгус разве? М-да, не помню уже… Да и один черт - дикое племя. Пас бы своих кобыл, пил кумыс, что его в политику понесло? Надо в самом деле осторожно покопать, откуда взялся, да и монгол ли вообще…
- Так и займитесь, Сергей Петрович.
Ротмистр Рождественский покачал головой и снова открыл папку.
- Ну и рожа, - пробормотал он. - Хорошо, Иннокентий Львович, непременно займусь. Не откладывая, так сказать, в долгий ящик.
Сверчок завибрировал. Случилось это в не очень подходящий момент: Цуда маялся расстройством желудка и сидел сейчас в нужнике, вспоминая притчу о том, как во время падения замка Арима, на двадцать восьмой день осады, в окрестности внутренней цитадели на дамбе между полями сидел Мицусэ Гэнбэй. Накано Сигэтоси, проходя мимо, спросил у него, почему он сидит в этом месте.
Мицусэ ответил:
- У меня болит живот, и я не могу идти дальше. Я послал свою группу вперед, но она оказалась без предводителя. Пожалуйста, прими на себя командование.
Поскольку об этом рассказал посторонний наблюдатель, Мицусэ был признан трусом, и ему было велено совершить сэппуку.
«« ||
»» [102 из
185]