Юрий Бурносов - Революция
Для того чтобы достать священный здесь предмет - чалму, которую носят харариты, бывавшие в Мекке, - Гумилеву даже пришлось целый день кормить листьями наркотического ката обладателя этого сокровища, старого полоумного шейха. Шейх жевал листья, словно буренка, но в конце концов расстался с чалмой безо всякой жалости, отчего Гумилев заподозрил, что вещь это не такая уж и редкостная.
Коленька, куда более мирно отлавливавший разноцветных жуков, пророчествовал, что в один прекрасный день дядю Колю попросту зарежут.
- Во-первых, со мной револьвер, - отвечал Гумилев, показывая свой "веблей". - Во-вторых, после того как в Хараре лютовал губернатор Бальча, черта с два кто-нибудь тронет европейца. Ну и, в-третьих, мне самому порой стыдно, но это же все для науки.
"Для науки" Гумилев забирался в самые неприглядные места, едва ли не на свалки и в мусорные ямы. Он даже купил прядильную машину и старинный ткацкий станок. Однако в конце концов все более или менее интересные покупки были сделаны, все жуки и пауки пойманы, а добрый Тафари Маконнын выдал, наконец, им пропуск. Прощаясь, Гумилев сделал на память фотографии дадьязмача и его семьи. Поэт не знал, какой будет судьба молодого Тафари, но почему-то виделось, что будет она великой и трагичной (Примечание автора: 2 ноября 1930 года рас Тафари Маконнын был коронован в качестве 225-го императора Эфиопии под именем Хайле Селассие I (в переводе с амхарского - "Сила Святой Троицы"). После многих лет правления, ознаменованного небывалым развитием страны, победой в войне с Италией и дружбой с СССР, в 1974 году император был свергнут путчистами, которых возглавил майор Менгисту Хайле Мариам. 26 августа 1975 года Менгисту лично пытал и задушил подушкой находившегося под домашним арестом 83-летнего Хайле Селассие)…
А затем они покинули Харар.
Надежда Константиновна Крупская тем временем уверенно шла на поправку. Ее выписали из кохеровской лечебницы, и Ленин часто гулял с нею по улочкам Берна, прикидывая, когда удобнее будет вернуться в Польшу. Несколько раз он встречался с Цуда Сандзо, то бишь Илюмжином Очировым, беседовал с ним о проблемах и перспективах российской социал-демократии, но более всего - о национальном вопросе.
- Воинствующий национализм реакции и переход контрреволюционного, буржуазного либерализма к национализму, особенно великорусскому, а затем также польскому, еврейскому, украинскому и прочим… Наконец, усиление националистических шатаний среди разных "национальных" социал-демократий, дошедшее до нарушения партийной программы, - все это безусловно обязывает нас уделить больше, чем прежде, внимания национальному вопросу! - говорил Ленин своему обычно молчаливому спутнику, сидя в небольшом ресторанчике на Барренплатц за бутылочкой красного швейцарского вина "Корона".
Цуда кивал, иногда поддакивал.
- Вот, к примеру, маленькая Швейцария, где мы сейчас находимся, - продолжал Ленин. - Она только выигрывает от того, что в ней нет одного общегосударственного языка, а их целых три: немецкий, французский и итальянский. И цивилизованные граждане демократического государства сами предпочитают язык, понятный для большинства! Французский язык не внушает ненависти итальянцам, ибо это - язык свободной, цивилизованной нации, язык, не навязываемый отвратительными полицейскими мерами. Так почему Россия, гораздо более пестрая и страшно отсталая, должна тормозить свое развитие сохранением какой бы то ни было привилегии для одного из языков - русского? Вот я вас спрашиваю, товарищ Очиров - я прав?
- Правы, Владимир Ильич, - отвечал Цуда.
«« ||
»» [140 из
185]