Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
Потом в комнату вошла Бабаня, ужасно обрадовалась, увидев осмысленного Захара, крикнула: – Андрюша, беги сюда! Починили мы его, починили! Но в один из летних дней возвращаясь с этюдов, Захар увидел идущего по мосту дядю Сёму. Тот шел один, сильно припадая на ногу, ничего вокруг не замечая, небритый, отключенный от всего мира; шел и разговаривал сам с собой, пересчитывая палкой жерди ограды. Захар повернулся и – с этюдником через плечо – пошел за ним следом, беззвучно плача и слушая, как деревянная дядькина тросточка глухо пересчитывает чугунные жерди моста: «Ритка… Ритка… Ритка…».
Через год они с Андрюшей закончили художественную школу.
Надо было решать – что дальше-то? Андрюша уговаривал ехать в Киев, в специальную художественную школу: и от дома близко, и вообще. А после можно в институт Шевченки поступать, там и реставрационное отделение есть.
Но дядя Сёма, вполуха слушавший их разговор на террасе, вдруг встрепенулся, загусарился и сказал: уж ехать, так ехать. Учиться, так учиться. Скажем, вот недавно у него стригся один симпатичный дядька, педагог специальной художественной школы при Ленинградской академии художеств.
Ведь фокус в том, что выпускники такой придворной школы получают прямиком рекомендацию в академию – что очень важно. Тебе-то, Андрюша, дорога везде открыта, а Зюня у нас – лишенец по пятому пункту, а Киев, это… это надо учитывать.
Постойте… как его звали-то, клиента? Он говорил: Иван Михалыч, или вроде как Михал Иваныч… ну, это неважно, в письме можно просто написать: «Уважаемый клиент!».
Ну да, сказал Андрюша, а остановиться где же, хотя б на время экзаменов? И вот тогда… Ша, хлопчики, торжественно проговорил дядя Сёма, складывая газету и оглаживая ее на сгибе, ша, у меня от Нюси остался один адресок! И смешной старый дядька написал то историческое письмо, благодаря которому жизнь сложилась так, как сложилась. И хватит уже об этом… Если вам не плевать на родство, писал дядя Сёма, то вот вам возможность поучаствовать в судьбе чудного мальчика, приютить у себя родного, скажем прямо, вашего племянника. Само собой, на время – пока он не получит койку в интернате. (Было решено, что при благоприятном ответе неизвестной родственницы Захар поедет первым, в разведку). * * * Получив письмо, Жука разволновалась.
Нет, она не больно думала все эти годы о своей сестре, которую помнила смутно каким-то кудрявым младенцем; в связи с обстоятельствами судьбы лишена была того чувства родственности, о котором топорно писал этот винницкий Сёма. И вообще, Жука давно уже привыкла жить для себя. Звездные годы ее взрослости и ответственности пришлись на блокаду и эвакуацию, на тяжелое детство; и как сама блокада ушла во мглу детской памяти, которую подсознание не собиралось рассеивать,
так и желание кого-то опекать, отвечать за кого-то исчезло и растворилось в заботе и в мыслях о себе. Ей никто особо не был нужен.
После того, как в пятьдесят втором тетя Ксана выхлопотала себе комнату в коммуналке на Крестовском, Жука осталась в райских условиях, полной хозяйкой сорокаметровой залы, и лишь с тремя вполне приличными соседями в квартире: бывшую гостиную занимала пожилая косметичка Людмилочка, с тщательно зашпаклеванным, каким-то барельефным лицом, являя собою наглядный уровень профессионального мастерства.
«« ||
»» [114 из
206]