Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
Кофе – это уже ритуал – там, у себя в мастерской; и Чико является ровно к восьми: вспрыгнет на забор и орет оттуда разбойным басом. Уже одетый, он склонился над Ириной и стал шептать в запорошенное русыми волосами ухо страстную шепелявую абракадабру, мешая иврит, русский, испанский… – Запри дверь, когда уйдешь, – не выныривая, пробормотала она.
Что и было неукоснительно сделано. Сегодня длинный рваный день: в двенадцать в университете две лекции подряд, там же встреча с Иланом в четыре… Но обрамлен будет этот день работой над Святым Бенедиктом… – иначе он уже картину и не называл, с того дня, когда, выехав летним утром с фермы Марио, позвонил Бассо и договорился о встрече, на которую выделил два часа. * * * – Почему ты всегда пролетом, проскоком? – недовольно бурчал тот. – Могли бы сегодня пойти в одно интересное место, тут недалеко: знаешь, театр – не театр, а что-то вроде такого действа, с масками из воска, которые они меняют по ходу представления, и у тебя возникает полное ощущение, что… – Увы, поздно вечером я улетаю. – Ну тебя к чертям, прохвост. Они встретились eAsino Cotto, уютном ресторане-гроте, в Трастевере, районе, не затасканном туристами; там еще встречаются маленькие таверны с аппетитной римской кухней. И освещение здесь было подходящим – приглушенный желтоватый свет под арочными сводами полуподвала.
Подождав, когда отойдет принявший заказ официант, Кордовин достал и молча выложил на стол несколько разнеплановых снимков картины… Бассо принялся их так же молча рассматривать, страдальчески морщась от недостатка света, то отодвигая фотографию подальше, то поднося к самым глазам.
Наконец снял очки в дорогой и очень модной синей оправе (интересно: что ж, а красного джемпера уже и не надень, или у него дюжина разноцветных оправ?) и принялся исследовать одну из фотографий чуть ли не кончиком носа. Без очков он был очень похож: на Марио, тем более, что начал стремительно седеть.
Кордовин предложил: – Попроси, чтоб лампу принесли. – В самом деле, – пробормотал Бассо. И лампу им скоро принесли.
После чего еще минут десять Бассо в молчании рассматривал все хозяйство, в том числе, пространно изложенные на фирменных бланках известной европейской лаборатории, результаты технологической экспертизы.
Кордовин в это время рассказывал – мягко прихватывая из плошки маслины и отправляя их в рот – историю находки, со всеми подробностями: представляешь, если б мне в ту минуту не приспичило отлить? – Ну, и ты думаешь…? – Полагаю, это он… Бассо в сомнении покачал головой: – Вероятнее всего, мастерская. – Нет! – Кордовин откинулся к спинке стула. – Не мастерская!.. Слишком напоминает его ранние вещи, какого-нибудь святого Бенедикта, – и порывисто подался вперед, упершись обеими ладонями в стол. – А даже если мастерская? В любом случае, его кисть здесь прошлась. Это жеясно, как день… Нояуверен, чтохолст – взгляни ещераз на выводы экспертизы – записан Самим. Слишком широкая, слишком свободная – его – манера в подмалевке. – Да, но УФ показывает разновременность участков красочного слоя. – Незначительную. Бог ты мой! Разве не бывает так, что, начав картину, художник оставляет ее и возвращается к ней спустя годы? Рентгенограмма-то указывает на единую индивидуальную манеру. Им принесли заказ, но несколько минут ни тот, ни другой не притрагивались к еде.
Кордовину казалось, что его приятель озабочен какой-то внезапной мыслью… Наконец Бассо отложил фотографии и потянулся к хлебу. – Заккарйя… Ты хочешь оставить его у себя? – заинтересованно спросил он, кивая на снимки. – Неуверен.
Признаться, у меня были кое-какие, весьма затратные планы… В то же время, не хотелось бы впопыхах загонять это полотно какому-нибудь аравийскому красавцу в смирительной рубашке поверх кальсон. Бассо усмехнулся: – Кстати, скоро в Абу Даби откроют филиалы «Лувра» и «Гуггенхайма»… – Тем более не хочу… Минуты три они ели в молчании.
Несколько раз Бассо пальцем придвигал к себе ту или другую фотографию, продолжая ожесточенно жевать, словно прожевывал какие-то свои напряженные мысли. – А почему, – наконец произнес он, – с какой стати ты решил, что это – святой Бенедикт? Атрибутика иконографии святого Бенедикта, это – помимо аббатского жезла – розги, ворон с куском хлеба в клюве и кубок, обвитый змеей. – Возможно, у кого другого, но не у Трека, – упрямо заметил Кордовин, и сам этому своему упрямству подивился – интересно, чего это он уперся, какая разница, как этого парня назвать! – Вспомни его святого Бенедикта в Нрадо: простая черная сутана, жезл – ничего боле… Кроме того: картина в таком состоянии, что полное изображение покажет только расчистка. Бассо промолчал, задумчиво доедая… Когда унесли приборы, он достал мобильный и, бормотнув извинение, набрал номер… Кордовин недоумевал – отчего Бассо так напрягся, что за мысли у того возникли в связи с картиной, и к чему вся эта идиотская конспирация: например, позвонив Луке Анццани, Бассо не обратился к тому по имени (а то, что это Лука, эксперт дирекции музеев Ватикана, мог понять кто угодно: тот говорил даже не тенором, а фальцетом, и этот фальцет бойко звучал сейчас в окружности, по меньшей мере, трех столиков). Они говорили по-итальянски. Бассо, привыкший общаться с Кордовиным по-английски, явно недооценивал его языковые способности, что проявлялись не столько в умении воспринимать на слух незнакомый язык, сколько в мгновенном воспроизведении смысла целой фразы по двум-трем понятным словам. Однако кроме имени святого Бенедикта Захар никак не мог ухватить смысл разговора, из чего заключил, что Бассо с Лукой говорят иносказаниями.
«« ||
»» [130 из
206]