Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
Наверняка знал: мог бы.
Воспроизвел бы в непогрешимой точности легкие, одновременно сильные линии – то золотое сечение искусства, от которого перехватывает дыхание где-то в области диафрагмы. Золотое сечение искусства? Но тогда – что есть индивидуальность художника? В чем она заключается? И где та грань, за которой ее можно разглядеть? Наконец, вернулся Аркадий Викторович с подносом в руках. – Здесь сядем, – проговорил он, расставляя чашки на письменном столе, подальше от рисунков. – Придвигайтесь.
Вот, печенье, мармелад… то, что на виду стояло.
Не хотел в холодильнике шебуршить, пусть Валерия Викторовна почивает, оно и нам здоровее будет… История так называемых «Бременских рисунков», Захар, это история графа Монте-Кристо в советском варианте.
Коротко так: перед самым концом войны наша инженерно-саперная бригада заняла под постой замок Карнцов, это под Берлином. И совершенно случайно, с подсказки угнанного немцами работника-украинца, бойцы обнаружили замурованный подвал, в который дирекция бременского Кунстхалле перевезла, спасая от бомбежек, бесценные сокровища – порядка полусотни картин, тысячи две рисунков и три тысячи листов печатной графики. Откуда это стало известно? Капитаном бригады был некто Виктор Балдин, реставратор Троице-Сергиевского монастыря.
В ночь обнаружения тайника он был в карауле, и к началу грабежа не поспел – солдатики уже разобрали себе «картинки с голыми дамочками».
Ну, а всякое там фуфло, вроде пейзажей или портретов каких-то военных, попов и прочих скучных горожан, побросали на пол и прошлись по ним сапогами… Когда Балдин вернулся из караула, то все уже было разграблено, и он принялся подбирать, что на полу валялось – по его свидетельству, был там и Рафаэль, и Ван-Гог, и Рубенс… Пока добирались на родину, он обменивал у однополчан на трофейное добро то один рисунок, то другой… Но, конечно, много чего осталось в котомках и чемоданах у простых отличных ребят, наших отечественных героев, нормальных мародеров.
Потом, с течением времени – это длинная история, – всплывало то одно, то другое… Не суть важно. Очень многое до сих пор числится среди пропавшего.
Например, Дюреровская «Женская баня»… – Он кивнул на рисунки. – Перед нами, думаю, как верно вы заметили, этюды к ней… – Аркадий Викторович… – помолчав, проговорил Захар. – Памятуя ваши уроки: «любая бумажка – плошка – холстушка должна иметь безупречный провенанс». – Безупречнейший! – шепотом перебил Босота, придвигаясь к Захару. – Хоть сию минуту беги с ним на любой мировой аукцион… Так слушайте же чистейший алкогольный провенанс… – Он размешал в чашке сахар, вынул ложечку и аккуратно отхлебнул глоток. – Вот… Вот о чем я мечтал всю дорогу – о блаженстве горячего чая… Пейте, Захар, история длинная… Уже месяца два ко мне ходила на консультации пара. Он – обрусевший грузин, породистое тяжелое лицо, орлиный нос, такой потертый осанистый господин, и его новая жена, третья, косит под культурные запросы, шмыгает по спектаклям, но глазки неутомимые и ноги, так, знаете, беспокойно перекидывает одну на другую, изобличая перманентную неудовлетворенность… Ну, не суть. Я им помог, ее чуток успокоил, ему, наоборот, дал кое-что вдохновляющее… Дня три назад явились в последний раз с благодарностями… Он – человек энергичный, полновластный, с какими-то солидными, так, знаете, невнятно проговариваемыми доходами. Расплатился достойно, отлакировал гонорар отличным грузинским коньячком, и вдруг, чуть ли не в дверях уже, говорит: «Аркадий Викторович, я вот, смотрю, у вас по стенам картины разные, рисунки… в основном, женщины голые… все по теме вашей профессии. Извините, если невпопад, но хочу сделать вам подарок. Может, это ерунда какая, не знаю.
Не понимаю в этом ни черта. А вы, может, оцените. А, может, и выкинете…». И достает из кейса рисунок – вот этот, средний, «женщина с мочалкой» – это я так мысленно, для себя, ее назвал. Беру его в руки, вижу подпись, вижу штамп… Главное, думаю, в обморок вот2
«« ||
»» [145 из
206]