Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
Надеюсь скоро с миром отсюда уйти. Молодые подпирают, и правильно делают. Он переплел пальцы, хрустнул ими, и совсем другим тоном спросил: – Ты, говорят, копируешь хорошо? Захар смешался и подумал – вот они, методы ведения допроса… Суховато ответил: – Неплохо… – Всё можешь скопировать? – Практически всё. – Тогда я тебе случай один расскажу… Во время войны наши замели одного художника – выдающийся был копировальщик, гений, можно сказать.
В ходе следствия его спросили – мол, все ли можешь скопировать? Тот тоже: всё, – говорит. Его заставили тридцатку воспроизвести – с помощью металлической пластины. Она до сих пор среди экспонатов музея МВД находится. Гравированная тридцатка, с величайшей точностью исполненная – до волосяных волнистых линий… – Генерал сделал паузу и устало закончил: – Шлепнули его, хоть и гений. – За что? – тупо спросил Захар. – На всякий случай: опасен для государства – в военное сложное время. Да у нас ведь простых времен не бывает… Генерал грузно подался вперед и проговорил, не понижая и не меняя голоса, словно тот же рассказ продолжал: – Аты, Захар, уезжай… Тебе сейчас по еврейской линии это нетрудно сделать. Если где запрется – я подтолкну.
Не нужно тебе тут оставаться, парень. – Это… это совет в благодарность за дедово добро? – криво усмехнувшись, спросил Захар. И генерал не отвел взгляда, ответил просто и спокойно: – Именно… Уезжай, сынок.
Ноги – в руки. И поскольку он замолчал, переведя взгляд в окно, Захар поднялся, понимая, что вот оно и случилось, вот оно, оказывается, как происходит: в виде отеческого совета. – До свидания… – пробормотал он. Генерал кивнул, глядя в окно, но вдруг повернул к нему голову и заинтересованно спросил: – Дедова-то коллекция… при тебе? И Захар, уже отступивший от кресла на два шага, обмяк и тихопроизнес: – Какая коллекция… – Ну, как же! – оживился генерал. – У Захар Мироныча много картин было, по стенам висели… много! Он ведь с известными художниками дружил, кое-кого из них просто спас, да из Испании и Франции что-то привозил. Я в этом не силен, конечно, но там вроде были знаменитые имена.
Первые из первейших имена были… – Он глянул в побледневшее лицо Захара, видимо, понял, что на нет и суда нет… вздохнул и проговорил: – Видать, Елена Арнольдовна в войну продала, или еще где погибли-растерялись.
Как поживает дочка-то его, Фанечка? – я ее в школу и на балет возил.
Помню, отец как-то чудно ее дразнил: Жучка, что ли… – Жука, – машинально поправил Захар. – Она и сейчас яркая брюнетка. – Ну, кланяйся ей, кланяйся от Паши Меретьева… Иди, удачи тебе. Захар вышел, притворил за собою дверь, и еще одну, и дальше поворачивал, и заворачивал, и спускался на лифте, и куда-то шел, как во сне, не чая отсюда выбраться… Наконец вышел на улицу, в мокрый снег, и только минут через пять, промокнув до нитки, понял, что оставил куртку в кабинете Михаила Сергеевича. …Жука была дома, валялась на своем продавленном диване с книгой в руке и бутербродом в другой, смотрела концерт: там нескончаемая Валентина Толкунова пела и пела своё медоточивое поговори со мною, мама… Захар, не переобуваясь, прошел к дивану и молча сел в ногах у тетки. Господи, как можно всю жизнь проспать на этом диване… Чокнутая, чокнутая баба! – Потрясающая буженина! – сказала она по-испански, не отрываясь от экрана. – Сделай себе бутерброд, ихо… Часто, возвращаясь из университета, Жука забывала перейти на русский, тем более, что племянник уже совершенно свободно поддерживал разговор на испанском. Он поднялся, выключил телевизор и встал над нею, скрестив на груди руки. – Где картины? – тихо проговорил он. – Какие картины? – крикнула она. – Ты спятил? Немедленно включи Толкунову! – Дедова коллекция… – повторил он еще тише. – Быстро вспоминай. – Ты спятил, – начала Жука. – Сопляк, ты знаешь, что такое Блокада? Мы продали все кольца, шкатулки, запонки… мы жрали картофельные очистки, варили папину портупею… однажды тетя Ксана принесла соседскую кошку, и мы разделали и сварили ее, потому что хотели есть!!! мы… Он быстро наклонился, обеими руками вцепился в ее густые кудри, легко потянул, но она закричала: – А-а-а!..
Что ты делаешь, паскудник?! От-пус-ти!!! – Жука. Я тебя убью, – глядя на нее без улыбки, пообещал Захар. – Я не помню… – жалобно проговорила она, подняв на племянника умоляющие глаза. – Смотри! – он отступил на середину комнаты, подняв обе руки, как дирижер перед оркестром; и точно как дирижер перед начальными тактами увертюры, смотрел на нее напряженно и грозно: – Смотри: вот я – это он. Я – твой папа.
На стенах висят картины, да? Особенно тут, в его кабинете. Много картин… вот тут… и тут… Висят рядком, близко друг к другу, как обычно у коллекционеров… – Лицо его горело, грудь изнутри отчаянно жгло. Жука завороженно следила за раскрытыми медленными ладонями, гипнотизирующими ее. – Да… – пробормотала она. – У нас висело много картин… – Его предупредили об аресте, я это сейчас узнал. И он уже все решил, и хочет спасти семью и спасти картины. Смотри на меня! Я – папа… Вотя снимаю их со стен… вынимаю из рам… снимаю холсты с подрамников… долго, обстоятельно, методично упаковываю – ведь он был аккуратным и предусмотрительным человеком. Ты видела, как он их складывает… – Да… – Куда он их сложил? Жука! Смотри на меня! Куда! Я! Их! Сложил?! – В серую папку, – сказала она и зарыдала, горько и счастливо, потому что весь тот хлопотный день вдруг раскрылся у нее перед глазами, как восстает в иллюзорном объеме картинка в детской вырезной книжке… Возникла Ленуся, вся голова в бигудях, сама в халате из темно- синего китайского шелка, а вспученный желтый дракон по спине распластался: – Захар, ну она плачет, плачет! Ты обещал взять ребенка с собой… – Жука, дурка! Прекрати реветь, иначе не возьму… Захар задохнулся, подошел и прижал ее голову к груди. – Молодец! – сказал он, гладя тетку по черным кудрям. – Молодец, малышка. А где? Где серая папка? – Мы отвезли ее в Винницу! – крикнула Жука, и у Захара обвалилось что-то в животе. А Жука, захлебываясь слезами и хлынувшим воспоминанием, бормотала: – Она занимала так много места в купе! А еще поезд вдруг остановился в степи, там горела пшеница, вдоль полотна… и папа выскочил первым и стал сбивать пламя своей кожаной курткой… Он кричал и сбивал пламя курткой. И тогда все высыпали из поезда и стали тушить огонь… И еще, мы с папой были в парикмахерской, в отеле «Савой», и парикмахер спрашивал – будут ли погромы, а потом папа рассказывал мне – что такое «мене, мене, текел упарсин»… и я…
– Куда в доме он спрятал папку… – безжизненным тоном спросил Захар, уже предчувствуя ответ. – Кажется, он спустился в подвал, и потом как-то странно шутил, что квашеную капусту есть теперь чем покрывать. – Всё. – Как-то страшно и тихо сказал Захар и вышел из комнаты, по пути включив ей эту самую поговори со мною… Пусть смотрит.
«« ||
»» [151 из
206]