Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
Кто ж мог знать, что этот… ну, тот… такой был гнилой, и чуть не сразу откинул… извините, скончался.
Ничего и не сказал. Будто ни о какой такой второй «Венере» не знал. Может, правда, не знал? Может, на Босоту еще какие-то ребята шустрили? Он же весь Питер прикармливал этим заграничным средством, ну… от которого у девяностолетних дедов стоит, как под ружьем. Семен Семеныч тогда сразу сказал: если уж христо… если тот парень ничего не знал, то и Захар тут ни при чем – мол, вы всегда вместе работали, где один, там и другой.
Неприятная история! – он покрутил своей круглой головой, вполне искренне сокрушаясь. Будто знавал и Андрюшу и Босоту. – И еще, Семен Семеныч просил передать… ну, чтоб у вас душа не горела: те пацаны, гнатюковские, которые и вашего друга, и все ваши картины от злости порешили, – оба давно уже в разборках постреляны. И между прочим, сам Можар со всей семьей отсиживался восемь лет в Новочеркасске, у брата. Гнатюк тоже смылся, тоже отсиживался, но в Чехии. Хотя, Гнатюк – ему что, он богатый… – А Можар – бедный, – вставил Кордовин. И тут преданный зять Славик подался вперед, и уже не глядя в дуло, с искренней обидой проговорил: – А что вы думали? У Семен Семеныча вся клиентурная сеть полетела. Они в Новочеркасске за восемь лет всё вчистую проели, что было! Да еще в такое тяжелое время, девяностые, чистая голодуха повсюду. Семен Семеныч перебивался завхозом в Новочеркасском театре… –..и питался акридами, и ходил в рубище, и носил терновый венец. Ладно, Славик. Ты – хороший зять.
Увертюру отработал. Теперь заткнись и коротко отвечай на вопросы. Босоту искали? – Да, всюду. – В Австралии? Славик усмехнулся: – Австралия, наследство, хуё-моё – эт, конечно, фуфлом оказалось.
На Австралию Гнатюк ухлопал тыщи зелени. Там одни кенгуру остались непроверенными. – И сейчас не знаете – где он? – Не.
Видать, залег на дно по-крупному Пятнадцать лет в бегах! – А картина? – Гнатюк считает, Босота держит ее где-нибудь в сейфе, а сам в швейцарской деревне, в стоге сена зарылся. А там попробуй, найди.
Кордовин откинулся к спинке кресла, опустил затекшую руку на колено. – Ну, дальше, – глухо проговорил он. – Какого черта я вам понадобился? Неужели Гнатюк думает, что я буду иметь с ним дело? – Не с ним, Захар Миронович, – торопливо проговорил Славик. – Это просьба Можара.
Прежде всего – только взгляните. Это она? И поскольку портфель стоял на полу, у ног Кордовина, он лишь вытянул подбородок, с молчаливой просьбой портфель открыть. Захар опустил «глок» в карман куртки, наклонился и потянул язык замка. Он уже слышал об этом недавно изданном крупным британским издательством каталоге пропавших картин, но еще не видел его. Увесистый… Что и говорить – за последние века украдено, потеряно, уничтожено множество великих творений человеческого гения. Молодцы: прекрасно издано, великолепные репродукции… Каждое полотно, каждые, канувшие в Лету, гравюра или рисунок сопровождены «историей предмета». И название в точку: «Разыскивается… шедевр!». – Двести седьмая страница, – негромко подсказал Славик. Так и сидит, бедняга, – пальцы растопырил, весь взмок от жаркого света торшера, моргает слезящимися глазами.
Ну, посиди еще, дурень, посиди так. Двести… седьмая.
Вот она… Ах ты, черт, аж сердце захолонуло. Эта рыхловатая жемчужная плоть рубенсовских женщин, она – как мокрый снег в пейзажах Сислея, – ни с кем иным не спутаешь. Лежит в сонной солнечной неге… Сколько ж лет мы не виделись, милая моя? – Она? Она?! В распад между страницами была вложена – для сверки, надо полагать, – большая фотография с той, другой, преступной «кордовинской Венеры», которая до сих пор хранится у Гнатюка, терзая его сердце и растравляя желудок. Фотография сделана профессиональным фотографом, при естественном освещении.
«« ||
»» [156 из
206]