Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
Вот отчего мечется взгляд от одной к другой, и кажется, будто под электрическим током вибрирует воздух мастерской.
Вот что перетекло из одной картины в другую, так что уж и понять трудно: чей же портрет ты обнаружил там, в старой касоне, в Толедо? И, господи, куда деться от беспощадного взгляда этого парня? Он подошел к картине отнятого имени… опять прикоснулся к холсту и отдернул руку, будто обжегся.
Несколько мгновений смотрел прямо в глаза человеку на портрете, в глубоко посаженные мрачные его глаза. – Ладно, – наконец, произнес он шепотом. – Я верну должок. Я отдам тебе Пилар! Снял с мольберта свою картину, положил на стол и замер над ней, словно прощался: по плоскости всего холста магмой расходилась пульсирующая стихия света: лучезарное тепло женского тела противостояло холодной стихии серо-лазоревых тонов неба, откликалось в серо-фиолетовых угрюмых крышах города на скале, в кровавых отблесках мистической процессии «насаренос» за спиною девушки… Он выдавил на палитру маслянистую змейку умбры жженной, выхватил из стеклянной вазы на столе кисть и, склонившись над портретом Пилар – не станем дожидаться Страшного суда! – вывел понизу угловатыми крепкими буквами: Zacarias Cordovera. Глава одиннадцатая 1 В ожидании Луки Анццани он рассматривал сцены Страшного суда в знаменитых «Вратах смерти» скульптора Джакомо Манцу – крайних левых воротах в Соборе святого Петра.
При всей своей громадности они выглядели необычайно легкими, почти невесомыми; не сравнить с помпезно тяжеловесными вратами Филарете.
Вот в чем фокус: непривычный тон бронзы – светлый и холодный – и низкий рельеф, который создает нежную светотень. И никаких тебе гирлянд, никаких обрамлений, пухлощеких ангелов, дующих в трубы, минимум орнамента. Один только ужас смерти – невесомый, пронзающий сердце ужас смерти. Да – назидательное место встречи назначил Лука.
Впрочем, кажется, это единственные двери, через которые попадают в Ватикан в неприемные дни.
К тому же здесь еще не окончательно исстаяла утренняя тень.
Вся гигантская, лучисто расчерченная площадь Ватикана с граненой колонной в центре, с крыши Собора должна напоминать грандиозные солнечные часы.
Вначале Лука предложил встретиться у самой колонны, но Кордовин, прекрасно зная, что явится первым, отпросился от публичной казни солнцем, хотя бы и утренним.
Вот он идет, Лука… чуть прихрамывает: несколько лет назад под ним проломились леса, на которые он забрался проверить ход реставрационных работ над «Страшным судом» Микеланджело в Сикстинской капелле. Жаль, что людей нельзя отреставрировать, словно картины. Иногда Захару снились такие сны – мол, надо отреставрировать раненое плечо Илана (когда после очередной стычки в очередном Дженине тот отвалялся два месяца в госпитале). И Захар подготавливает инструменты: лампу-лупу пинцет, скальпель и щипцы, электрошпатель и аэрограф, – зная, что вначале должен продублировать правую руку Илана на новый холст… Забавная штука – наше подсознание. Он снял висящую на плече тубу с холстом, вскинул ее привычным движением, как во времена оны свой армейский «узи», и шутливо наставил на приближавшегося Луку. – Ты, как всегда, раньше всех! – подходя, сказал тот своим смешным фальцетом. – И как всегда, в отличном настроении.
«« ||
»» [165 из
206]