Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
Наконец, они расцеловались, он вышел.
Но обернулся. Марго стояла на пороге и смотрела ему в спину. – Марго! – окликнул он ее. – Выясним, черт побери! Мне это снилось, или я когда-то все же тебя ласкал? – Болван, – проговорила она, помолчав… – Это лучшее воспоминание всей моей жизни. – Ты никогда словом не обмолвилась. – А зачем? – спокойно возразила она. – Ты был не для меня предназначен, дон Саккариас… – А для кого? – тихо спросил он. – Ну… это уж тебе видней… Слушай, – она вдруг грустно и доверчиво оживилась, – а ты все такой же потрясающий ёбарь? Если б это словечко употребила Ирина или кто-то другой из его избранниц, его бы, вероятно, покоробило.
Но Марго – это другое дело. Бедный мой, толстый бравый солдат… – Что ты! – Он нежно ей улыбнулся. – Я давно уже старый импотент. … Он съехал на дорогу, ту, что часа через полтора должна была пересечься с нужной ему автострадой, и вдруг подумал: интересно, почему – Кордова? Неужели она пришла ему в голову из-за нелепого предутреннего сна? Или старинный художник, с фамилией, произросшей из этого города, не дает ему покоя? Или его святой пират Бенедикт, чек за которого надежно сколот английской булавкой в нагрудном кармане рубашки («Зюня! Научись ценить деньги. Десять рублей – большая сумма, их лучше заколоть, чтоб не дай бог!») – святой пират, столь похожий на него самого, не может простить этой беззаконной сделки?
Он тряхнул головой, прогоняя навязчивую дремоту: еще ехать и ехать, а кофе совсем не взбодрил; глянул на спидометр, включил радио и увеличил скорость. «Юг – это свет, что льется на соль, на герань и на розы… – пела Исабель Пантоха, и ликующе-печальный голос ее рвался в окно, опережая машину… – Красный цвет драмы, веселье фиесты, света мазки на воздуха синем холсте… Юг – это свет в голосах твоих лучистых поэтов. Откройся весь югу, останься со мной, под
оливами, целуй меня в губы…» Темно-лиловая гора на равнине в сумерках напоминала поставленную среди поля гигантскую пелерину черного испанского плаща… Глава двенадцатая 1 Впереди, по переходу, ведущему к воротам в Старую Кордову, мерно двигалась процессия. Издалека показалось – все в черных балахонах.
В метре от него в соседнем ряду остановилось такси, и пассажир на переднем сиденье – пожилой господин со щегольскими усиками на полном лице, слегка высунувшись в открытое окно, с удовольствием наблюдал странное шествие.
Наткнулся на его вопросительный взгляд и приветливо улыбнулся. – Что это? – спросил Кордовин. – Похороны? А где же гроб? – Бог с вами, сеньор, это парад испанских плащей, – ответили усики с явной обидой. – Сегодня к нам отовсюду съехались люди в поддержку испанского народного плаща. – В поддержку… плаща? – переспросил он.
Процессия, наконец, достигла кромки тротуара, светофор переключился, и две-три секунды, пока разгонялись машины впереди, Кордовин смотрел на медленное шествие.
Поголовно все мужчины и женщины одеты были в черные плащи с пелеринами. Многие – в сомбреро-кордовес, черных шляпах с широкими полями и плоской тульей, украшенной красным или белым цветком. Алые языки подкладок при ходьбе облизывают ноги – сдержанная мощь огневого испанского нрава. Действительно – парад.
Парад старперов. Один, кажется, даже с ходунком. Молодцы, старичьё! Жуки – вот кого не хватает для поддержки народного испанского плаща. – Театр, театр… – одобрительно пробормотал он, перестроился в левый ряд и свернул на центральную муниципальную стоянку неподалеку от суровых зубчатых стен Алькасара, где под акациями и платанами вереницей стояли запряженные лошадьми открытые пролетки с возничими – коче де кабалъос – сезонный бизнес… Пахло навозом, лошадиным потом, жасмином и жареными каштанами. Туристическая дребедень, подумал он, обветшалая Колония Патрисия, до дна обмелевшая гордая Кордуба, стертая шарканьем беспросветных веков… Но, спустившись по улице вниз и свернув налево – по указателю на «Мескиту» – эту самую Мескиту, великую Кордовскую мечеть,
«« ||
»» [182 из
206]