Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
После очередной гоготливой фразочки рыжего Долорес внезапно ринулась к парням, молниеносно сграбастала в горсть мотню у рыжего между ног, так что тот ойкнул и отпрянул, и презрительно крикнула: – Да здесь же не за что взяться! И так же стремительно вернулась к Захару, бесстрашно оборотив спину к растерявшимся парням.
Через минуту тех и след простыл… И потом они с Долорес ночевали по соседству с бомжами на расстеленных картонных ящиках, на площади перед зданием автовокзала (последний автобус уже ушел, на гостиницу денег не было). Громко крича, играли в карты таксисты; один из бомжей – видимо, профессионал, – приволок две пустые драные сумки и лег на них, с аристократической аккуратностью вытянув на себе ветхое грязное полотенце. Другой, по виду цыган, соорудив вокруг себя целый гостиничный номер из картонок и досок, всю ночь слушал плеер, насвистывая себе под нос… Они с Долорес лежали рядом на распластанных почтовых ящиках и молча жадно целовались в абсолютной безысходности; она категорически отказывалась поискать на ближайших склонах уединенное место – очевидно, по какому-то ее высокому кодексу любовь на траве выглядела менее достойной, чем этот
платонический картонный бивуак бок о бок со сбродом. Оба к утру были измучены и все также безысходно влюблены. А вечером он улетел в Стокгольм. Интересно: зачем судьба столько лет приводит его в это место? Неужто все его прошлые свидания с городом были всего лишь репетицией встречи с этой картиной, которая, как связанный библейский агнец, лежит сейчас за его спиной, в ожидании жертвоприношения! – Ну, бывай, Мудехар Мудехарыч! – неслышно пробормотал он и потянулся к ключу зажигания. Зазвонил мобильный.
На экране его телефона, купленного года три назад в Москве, в случае звонка неизвестного абонента высвечивалось – и это всегда почему-то смешило – брутальное слово «аноним».
При этом вспоминались анонимки, некогда писанные в милицию жильцами нижних квартир подъезда, где студентами они с Андрюшей снимали одну мастерскую на двоих. Он и сейчас улыбнулся при виде этого слова, и улыбка еще таяла на губах, пока звучал голос человека, за которым он так долго охотился: – …Забавно, не правда ли, что мы нашли друг друга одновременно? Он помолчал мгновение – ровно столько, сколько требовалось, чтобы сглотнуть. – Бросьте, Аркадий Викторович. Меня-то можно найти в дюжине справочников.
Ваши… – он перевел дух, чтобы тот, на расстоянии тысяч миль, не почувствовал, насколько не хватает ему воздуха, – шакалы разыскали меня даже в Толедо. – Захар, дорогой мой, довольно! Помиримся. Я устал от этой вражды, сильно постарел и… соскучился, мой мальчик.
Вы же знаете – я всегда был к вам привязан.
Послушайте, сейчас, когда на нашем рынке царит бездарный хаос, вы мне нужны, как никогда: ваш ум, ваш бесподобный талант… Несмотря на упомянутую «старость и усталость», это был все тот же великолепно артикулированный, выразительный баритон, с тем же неуловимо «старосветским» выговором коренного ленинградца, с проникновенными – когда это нужно – модуляциями голоса, которому в юности Захар совершенно не мог противиться. Однако он давно уже не юн. А Андрюша давно уже мертв. И ждет… Он вдруг ощутил то, что всегда накатывало на него в моменты смертельной опасности или слепящей ярости: чувство пустынного гулкого покоя, за которым следовало только одно – взорванная тьма. – Аркадий Викторович, – проговорил он ровным голосом. – Вы знаете, я редко говорю правду.
Но сейчас заклинаю поверить мне и понять: я вас убью.
Бросил телефон на сиденье и рванул машину, опрокидывая за собой Толедо, Питер, Иерусалим, – и последние пятнадцать лет своей странной, упоительной и преступной жизни.
«« ||
»» [71 из
206]