Дмитрий Емец Мефодий Буслаев Маг полуночи
— Но почему так рано? Он слишком долго задержался на десятой? — спросила Даф.
— Не думаю. Скорее, он не очень точно повторил то, что сделала лягушка. Четырнадцатая плита была медленной плитой. На ней нужно было задержаться не меньше минуты, как это сделала случайно лягушка. Маг же покинул её слишком быстро, и плита наказала его за торопливость… После первого мага пошёл второй. Ему неожиданно повезло. Он добрался до шестнадцатой плиты — той самой, до которой не дошёл его предшественник, а затем довольно лихо прошёл ещё девять плит. Причём только пять плит ему помогли пройти мыши. Следующие четыре угадал он сам. А потом он угадал ещё две. Только угадал их так, что лучше об этом вообще не говорить. Он споткнулся и упал вперёд на руки. Его руки, которые он выставил вперёд, были на двадцать седьмой плите, а ноги остались на безопасной двадцать пятой. На двадцать шестой же плите лежал прах. Его прах… Третий маг вуду добрался до двадцать седьмой плиты, благополучно перепрыгнув через двадцать шестую. Но он совершил ошибку: выпустил кроликов не на ту плиту, где стоял сам, а на соседнюю, которая оказалась плитой-ловушкой. Нет, кролики не сгинули. Но они все остались на этой плите и никак не могли с неё выскочить, толкаясь, словно в невидимые стеклянные стены. Двадцать белых кроликов в ловушке пустоты. Магу стоило бы запускать их по одному, но, думаю, он растерялся. Пытаясь исправить ошибку, он сам шагнул на одну из соседних плит и внезапно стал хохотать. Он хохотал, как будто был очень счастлив, а ноги его увязали в плите, как в трясине. Так он и исчез, хохоча и показывая пальцем куда-то в пустоту, как будто видел то, что его крайне забавляло.
— Он так ничего и не узнал? — взволнованно спросила Даф.
Троил пожал плечами:
— Почему? Кое-что он всё же узнал, а именно то, что двадцать восьмая плита — ловушка, а двадцать девятая — плита смеющейся трясины. Четвёртый маг-вуду прошёл ещё несколько плит, пока тридцать четвёртая плита не поставила точку на его грустной жизни. Остальные маги видели, как он застыл на месте, вздрогнул, словно его чем-то укололи, а потом вдруг присел на корточки и на что-то уставился. Он зачерпывал что-то горстями, удивлённо и радостно улыбался и, поднимая руки, разжимал их, точно пересыпал монеты. Затем лицо его стало хищным, жадным, черты заострились, в глазах появился болезненный блеск. А руки его всё пересыпали и пересыпали невидимое золото. Так продолжалось довольно долго, пока очертания мага не стали прозрачными и он не исчез. Тогда оставшиеся маги отметили на плане эту плиту как опасную, и на квадраты пола шагнул следующий колдун вуду. Ему удалось благополучно миновать несколько ловушек, пока он не попал на плиту бессмысленной гонки. Так её потом назвали. Тут он вдруг подскочил, прищёлкнул ногами, а после побежал как ненормальный, точно опаздывал куда-то и хотел успеть. Он нёсся, падал, вскакивал, снова бежал, задыхался, обливался потом, а под конец уже почти полз, потому что у него не было сил встать. Так продолжалось много часов, пока он не упал мёртвым. Вот только бежал он на месте, оставаясь на одной плите. Шестой или, возможно, седьмой колдун вуду дошёл до сороковой плиты, в то время как пущенная им мышь добежала почти до сорок второй. Но колдуна постигло то, что никак не могло постичь мышь. Он попал на плиту безумного говорения. Он говорил, кричал, спорил сам с собой, размахивал руками, грозил кому-то пальцем, кого-то снисходительно одобрял, снова вещал, потом охрип и почти шипел, но всё равно продолжал говорить. И всё это с крайне самодовольным видом оратора, знающего некую последнюю истину. Это выглядело странно, потому что прежде он был известен за человека крайне молчаливого и даже пришибленного. Зато умер он сущим Демосфеном. Следующий колдун вуду убил сам себя с огромной ненавистью — должно быть, думал, что сражается с врагом. Буквально разодрал себя в клочья зубами и ногтями, а под конец выглядел очень довольным. Наверно, понял, что его лютый враг уже мёртв. Вот только врагом-то был он сам. Ещё один дошёл почти до пятидесятой плиты, а потом — целый и невредимый — вдруг сел на пол, горько заплакал и умер от уныния. Тот, кто сменил его, благополучно миновал опасную плиту, но уже следующая сожгла его огнём честолюбия. Огонь — можешь поверить — был самым настоящим, равно как и пепел. Вот только сам горевший явно не испытывал боли и не замечал пламени. Он так и шёл, высоко подняв голову, пока ещё мог идти… Троил замолчал и облизал губы.
— Странно всё это как-то, — сказала Даф. — С такими плитами от мышей уже никакого толку — хоть легионы пускай. Среди мышей нет честолюбцев, жмотов и болтунов.
— Да, но мыши часто умирали от обжорства… Чем мельче существо, тем меньше у него страстишки. Но в чём-то ты права. Дальше двадцать седьмой шли уже тематические плиты. Оставшиеся колдуны вуду прахом рассыпались уже крайне редко, хотя кто-то всё же рассыпался, — подтвердил Троил и испытующе взглянул на Даф. — Так маги вуду погибали один за другим, оставшиеся же делали записи, чтобы не повторять их ошибок. Девятнадцатый маг вуду дошёл почти до сотой плиты, и вдруг мужество изменило ему… Он попытался вернуться, наступая на те же плиты, по которым пришёл, но сгинул, не дойдя одной плиты до порога. Это был не тот путь! Из лабиринта нельзя вернуться тем же путём, как нельзя отказаться от пути, раз шагнув на него. По-моему, именно это показал чёрно-белый лабиринт, когда позволил ему дойти до предпоследней плиты.
Голос Троила, вначале тихий, теперь стал вдруг громким и визгливым.
— И он погиб? Все погибли? А как остальные узнали, как всё было? — с волнением спросила Даф.
Троил поднял голову. Даф показалось, что он едва её слышит. Лицо Генерального стража было белым, лишь глаза, казалось, горели.
«« ||
»» [102 из
275]