Дмитрий Емец - Ожерелье Дриады
К слову сказать, вечера, когда Зозо бывала дома, выдавались нечасто: раза два в неделю. Обычно, когда у нее не было свидания, мать Мефодия носилась по Москве, опасаясь пропустить хотя бы одно мало-мальски значимое событие, о котором прочитала в Интернете. Для внутреннего комфорта Зозо требовалось быть в культурной струе – однако чем больше она была в струе, тем дальше удалялась от культуры.
Зозо никогда не приходило в голову, что выставки, театры, музеи и презентации, которые она громко называла «духовными ценностями», имели к ним такое же отношение, какое воробей, сидящий на крыше библиотечного колледжа, имеет к библиотечному делу.
Вернувшись домой, хмурая, как поздняя осень, Зозо обнаружила на столе сына записку: «Ушел в байдарочный поход. Когда буду – позвоню. Целую, я».
Зозо не была особенно переживательной матерью, но все же записка ей не понравилась. Даже бумажный поцелуй ее не смягчил. Как это так: ушел в поход? И как понимать растяжимую фразу: «когда буду – позвоню»? Где «буду» – в походе или снова в Москве?
Для выяснения этого туманного обстоятельства Зозо немедленно принялась трезвонить сыну на мобильник. Меф трубку взял, но поговорить не получилось. В трубке что-то грохотало и прыгало. Зозо поняла, что он едет в метро, и поневоле отложила объяснение с сыном на некоторое время.
Вспомнив все же, что три стакана воды идут на стакан крупы, Зозо победно устремилась к плите, но не нашла ни одной чистой кастрюли. В одной закисал прошлонедельный суп, подернутый островками белой пушистой плесени. Плесень эта напомнила Зозо морскую пену, которую она в этом году так и не увидит. В другой, самой любимой кастрюле, что-то давно и безнадежно пригорело.
Лень вступила в схватку с голодом и, сбив голод с ног, запинала его на кухонном полу. Зозо решила дождаться Эдю и вынудить его что-нибудь приготовить.
При всех своих порывах Зозо была женщина вопиюще бесхозяйственная. Разбросанные вещи или пирамида грязных тарелок вызывали у нее глубокую тоску, которую ее сын Меф называл «мерлюхлюндией». Руки у Зозо опускались, а голова горько склонялась на грудь. Лишь изредка – раза так три в год, когда тапки прилипали от грязи к полу, Зозо понимала, что наступил тот самый момент, который лучше всего характеризуется словами «сейчас или никогда», и начинала истерично убираться.
«Убиральное» настроение приходило обычно среди ночи. И тогда от всей души она вжимала щетку в ковер, пока не начинала гнуться труба и в ковре не проедалась плешь, напоминавшая макушку театрального деятеля. С таким же рвением она вытирала губкой всхлипывающий кухонный стол. Казалось, вместе с пылью и крошками Зозо пытается стереть со своей жизни весь налипший жирный мусор. Сойти с повторяющейся карусели ошибок и пойти по ясной, понятной и прямой дороге.
Эдя терпеть не мог у Зозо таких «психозных» настроений и говорил про сестру, что она «хрюкнулась».
«« ||
»» [134 из
344]