Дмитрий Емец - Ожерелье Дриады
Во многом лес действовал на него так же, как и на Багрова. Только Матвей, как романтик, сходил с ума от любви и тоски. В переводе на популярный язык: у него ехала крыша. У Чимоданова же крыша, напротив, надежно и прочно нахлобучивалась на хозяина. Петруччо, как практик, радостно опрощался, не тоскуя и ничем не заморачиваясь.
Научился ловить верхоплавку без удилища, поплавка и грузила, только на леску с крючком. Насаживал дохлого, а чаще даже шевелящегося овода, пускал и спустя несколько секунд выволакивал на берег очередную серебристую, с палец, рыбку. Осечек почти не было.
Комаров он теперь не бил, а сдувал или сгонял, первым из всех сообразив, что на раздавленного насосавшегося комара сразу слетаются сотни других, точно вампирам повесили вдруг объявление: «кровь!» В результате самый закомаренный тот, кто больше всех их раздавил.
На стоянках, пока Эссиорх скромно обрубал ветки с сухой елочки, Чимоданов ухитрялся лихо срубить три-четыре молодые березы и чего-нибудь из них соорудить. Ел сырую рыбу, густо соля ее. Один раз, чтобы шокировать Даф, сожрал живую и шевелящуюся верхоплавку вместе со всеми потрохами. Даф-то он не шокировал, зато Мошкин позеленел и трижды повторил, что Чимоданов «больной».
– От здорового слышу! – обиделся Петруччо и метко плюнул в него рыбьим глазом.
– Мне кажется, ты мог бы жить в чаще, – сказал Корнелий, когда орущий Мошкин отказался от попыток удушить Чимоданова и убежал обижаться в лес.
– Это точно! Дай мне топор, соль, и я не пропаду! – заявил Петруччо.
– А зачем соль?
– Полезнейшая штука – соль… Промыл дождевого червя, землю из него выскреб, просолил – уже лопать можно. Опять же и лягушек никто не отменял… С голоду не пропадешь.
– Слушай: заглохни, а? – устало попросила Ната.
«« ||
»» [224 из
344]