Дмитрий Емец - Стеклянный страж
– Мне вот какая мысль покоя давно не дает. Что наша жизнь – это проверка на вшивость. Каждый поступок, любая мысль, всякое движение – это проверка на вшивость. Я это лет в пятнадцать очень ясно поняла. И я знаю, что когда-нибудь я пойму, что так оно все и было. До последнего мгновения всю свою жизнь увижу. Вначале как размотанную нить, а потом и как клубок. И пойму, что вот тут, тут и тут – я могла бы поступить хорошо, а поступила мерзко. Не помогла, поленилась, отвернулась, пожалела себя, что-то не довела до конца, устранилась, ну и так далее… Может, мне даже это и простят, но само ощущение недовольства собой все равно останется.
Когда Фулона замолчала, в разговор втиснулся оруженосец Гелаты и задвинул речь. Смысл ее ускользнул от присутствующих, но, судя по горячности оратора, речь была правильная и от всего сердца. Четыре раза в ней прозвучали слова «настоящие пацаны», три раза «настоящие мужики» и двенадцать раз слово «реально». Под конец он ударил себя могучим кулаком в грудь так, что мощная грудь загудела как большой барабан. Умилившаяся Гелата чмокнула оруженосца в щеку и разрешила ему носить свои тапки и перевести в ванной хоть все пшикалки.
После оруженосца Гелаты пытался продолжить еще кто-то, но утомившаяся Ламина встала и сказала:
– Даешь электричество! А то при свечах слишком много мыслей лезет!
Щелкнул выключатель. Ирка зажмурилась от яркого света.
– Ты что, сдурела?! Я ослепла! – заорала Холла.
Ильга бросила в Ламину подушкой, но подушка задела голову оруженосца Гелаты и снесла со стола салатницу.
– Тоже мне валькирия! Подушкой с двух метров попасть не может! – презрительно уронила Ламина.
* * *
Часов около одиннадцати вечера приехала Таамаг. От нее пахло прокуренным тамбуром вечерней электрички и дождевой сыростью. К тому же по дороге к ней прицепились две бездомные собаки, и Таамаг не нашла ничего лучше, чем с воплями «А ну отвалите!» швырять в них кусками купленной в магазинчике колбасы. В этом была вся Таамаг. Сделать добро без вопля она была неспособна. Вопль был внутренней компенсацией за жалостливый поступок. «Че уставился? Будто я не знаю, куда ты с этим сейчас побежишь! Ну на тебе! Травись!» – говорила она и совала горсть мелочи пьянчужке с опухшим лицом, который жалобно ловил ее за рукав где-нибудь у перехода.
«« ||
»» [268 из
337]