Дмитрий Глуховский - Mетро
Артём не преминул поинтересоваться, что же такого нехорошего в том перегоне, и старик нехотя ответил:
— Понимаете, там прямо посреди туннеля состав стоит, сожжённый. Я там давно уже не был, не знаю, как теперь, но раньше там на сиденьях обуглённые человеческие тела лежали, и даже сидели... Просто ужасно. Я сам не знаю, как это получилось, и у знакомых своих спрашивал, что там произошло, но вы знаете, никто не мог мне точно сказать. Через этот поезд очень трудно пройти, а обойти его никак нельзя, потому что туннель начал осыпаться, и всё вокруг вагонов, и сверху, и сбоков — всё завалено землёй. А в самом поезде, в вагонах, я имею в виду, разные нехорошие вещи творятся, я их объяснить затрудняюсь, я вообще-то атеист, знаете, и во всякую мистическую чепуху не верю, поэтому я тогда грешил на крыс, на тварей разных... А теперь я уже ни в чём не уверен.
Эти слова навели Артёма на мрачные воспоминания о шуме в туннелях на его линии, и он, пропустив мимо ушей всё, что старик говорил ему после этого, не выдержал наконец и рассказал о произошедшем с его отрядом, а потом с Бурбоном, и, помявшись ещё немного, попытался повторить те объяснения, которые ему дал Хан.
— Ну что вы, что вы, это же полная белиберда! — отмахнулся Михаил Порфирьевич, строго сводя брови. Я уже слышал о таких вещах. Вы помните, я говорил вам о Якове Иосифовиче? Так вот, он физик, и как-то разъяснял мне, что такие нарушения психики бывают, когда людей подвергают воздействию звука на крайне низких, не слышимых ухом частотах, если я не путаю, около 7 герц, хотя с моей дырявой головой... А звук может возникать сам по себе, из-за каких-то естественных изменений, например, тектонических сдвигов, или ещё чего-то, я, понимаете, тогда не очень внимательно слушал... Но чтобы души умерших! Да в трубах? Увольте...
С ним было интересно. Все те вещи, которые он рассказывал, Артём раньше ни от кого не слышал, да и метро он видел под каким-то другим углом, старомодным, забавным, и всё, видно, тянулся душой наверх, а здесь ему было всё так же неуютно, как и в первые дни. И Артём, который много в эти дни вспоминал спор Сухого и Хантера, спросил у него:
— А как вы думаете... Мы... люди, я имею в виду... Мы ещё вернёмся туда? Наверх? Сможем мы выжить и вернуться?
И пожалел тут же, что спросил, потому что вопрос его словно бритвой обрезал все жилы в только что возмущённо надувшемся старичке, и тот разом как-то обмяк и негромко, безжизненным совсем голосом протянул:
— Не думаю. Не думаю.
— Но ведь были ещё и другие метрополитены, я слышал, мне рассказывали вот, в Питере, и Минске, и Новгороде, — перебирал Артём затвержённые наизусть названия, которые для него всегда были пустой скорлупой, шелухой, никогда не заключавшей в себе никакого смысла.
— Ах, какой красивый город был — Ленинград! — тоскливо вздохнул Михаил Порфирьевич, — вы понимаете, Исакий... А Адмиралтейство, шпиль этот вот... Какая грация, какое изящество! А вечерами на Невском — люди, шум толпы, смех, дети с мороженым, девушки молоденькие, тоненькие... Музыка несётся... Летом особенно, там редко когда хорошая погода летом, так чтобы солнце и небо чистое, лазурное, но когда бывает... И так, знаете, дышится легко...
«« ||
»» [107 из
356]