Дмитрий Глуховский - Mетро
— Нет, — донеслось в ответ, — Это ты — крыса. Ты — крыса! Трусливая крыса!
— Трусливая крыса! — презрительно повторил кто-то чуть не над самым ухом и смачно харкнул.
Артём потряс головой и тут же пожалел о том, что это сделал. Ноющая тупой болью, от резкого движения она буквально взорвалась. Потеряв контроль над своим телом, он начал заваливаться вперёд, пока не уткнулся саднящим лбом в прохладное железо. Поверхность была ребристой и неприятно давила кость, но остужала воспалённую плоть, и Артём замер в этой позе на некоторое время, не в силах решиться ни на что большее. Отдышавшись, он осторожно попробовал приоткрыть левый глаз.
Он сидел на полу, уперевшись лбом в решётку, уходящую вверх до потолка и забиравшую с обеих сторон пространство низкой и тесной арки, спереди открывался вид в зал, сзади проходили пути. Все ближайшие арки напротив, как, надо думать, и с его стороны, были превращены в такие же клетки, и в каждой из них сидело по нескольку человек. Эта станция была полной противоположностью той, где его приговорили к смерти. Та, не лишённая изящества, лёгкая, воздушная, просторная, с прозрачными колоннами, широкими и высокими закругляющимися арками, несмотря на мрачное освещение и покрывающие её надписи и рисунки, казалась по сравнению с этой просто банкетным залом. Здесь же всё подавляло и пугало — и низкий, круглый, как в туннеле, потолок, едва в два человеческих роста высотой, и массивные, грубые колонны, каждая из которых была много шире, чем арки, прорубленные между ними. Они к тому же ещё и выступали вперёд, и в выдающуюся часть были вделаны решётки из сваренных толстых арматурных прутьев. Потолок арок жался к земле, так что до него без труда можно было бы достать руками, если они не были бы скручены за спиной проволокой. В ничтожном закутке, отсечённом решёткой от зала, кроме Артёма, находились ещё двое. Один лежал на полу, уткнувшись лицом в груду тряпья и коротко, глухо стонал. Другой, черноглазый и давно небритый брюнет, сидел на корточках, прислонившись спиной к мраморной стене и с живым любопытством рассматривал его. Вдоль клеток прогуливались двое крепких молодцев в камуфляже и неизменных беретах, один из которых держал на намотанном на руку поводке крупную собаку, время от времени осаживая её. Они-то, надо думать, и разбудили Артёма.
Это был сон. Это был сон. Это всё приснилось.
Его повесят.
— Сколько времени? — с трудом ворочая разбухшим языком, выговорил он, косясь на черноглазого.
— Половина десятого, — охотно ответил тот, выговаривая слова всё с тем же странным акцентом, что Артёму приходилось слышать на Китай-Городе: вместо «о» — «а», вместо «и» — «ы», и не «е», а, скорее, «э», и уточнил, — вэчера.
Половина десятого. Два с половиной часа до двенадцати — и ещё пять до... до процедуры. Семь с половиной часов. Нет, пока думал, пока считал — времени осталось ещё меньше.
Раньше Артём всё пытался себе представить — что же должен чувствовать, о чём должен думать человек, приговорённый к смерти за ночь до казни? Страх? Ненависть к палачам? Раскаяние?
«« ||
»» [119 из
356]