Дмитрий Глуховский - Mетро
— Может, это он подшутить решил? — с надеждой спросил Артём.
— Подшутить? Может, и подшутить. Но больше его никто не видел. Так что это, я одну вещь понял: если тебе ёкнуться сегодня, сегодня и ёкнешься, и не поможет ни охрана, и ничего. Только идёшь от этого медленнее. И везде, кроме одного туннеля — от Сухаревки до Тургеневской, там дела особые, я с тех пор вдвоём только хожу, типа, с напарником. Если что, вытащит. Зато быстрее. Понял?
— Понял. А нас хоть на Проспект Мира пустят? Я же с этим, — Артём показал на свой автомат, уже сам проникаясь к нему презрением.
— На радиальную пустят. На Кольцо — точно нет. Тебя бы и так не пустили, а с пушкой твоей вообще не на что надеяться. Но нам туда и не надо. Нам вообще там на долго зависать нельзя. Привал только сделаем и дальше. Ты это... Был вообще на Проспекте когда-нибудь?
— Маленьким только. А так — нет, — признался Артём.
— Ну давай тогда я тебя, типа, в курс дела введу. Короче, застав там нету никаких, там это никому не надо. Там ярмарка, никто не живёт так чтобы по-нормальному. Но там переход на Кольцо — значит на Ганзу... Радиальная станция, типа, ничейная, но её солдаты Ганзы патрулируют, чтобы порядок был. Поэтому вести себя надо тихо, понял? А то вышвырнут на хрен и доступ на свои станции запретят, вот и кукуй потом. Поэтому мы когда дойдём до туда, ты вылезь на перрон, и сиди себе тихо, и самоваром своим, — он кивнул на Артёмов многострадальный автомат, — ни перед кем там особо не тряси. Мне там это... Надо кое с кем перетереть, тебе придётся посидеть подождать. Дойдём до Проспекта, поговорим, как через этот хренов перегон до Сухаревки добираться.
Бурбон опять замолчал, и Артём оказался предоставлен самому себе. Туннель здесь был вроде неплохой, пол только сыроват, рядом с рельсами бежал туда же, куда шли и они, тонкий тёмный ручеёк. Но через некоторое время заслышался по сторонам тихий шорох и скрежещущий писк, для Артёма звучащий так же как гвоздь, царапающий стекло, заставляя его содрогаться от отвращения. Их не было пока видно, но присутствие их уже начинало ощущаться.
— Крысы...сплюнул Артём мерзкое слово, чувствуя, как пробегает по коже озноб.
Они всё ещё навещали его в ночных кошмарах, хотя воспоминания о том страшном дне, когда погибла его мать и вся его станция, затопленная крысиными потоками, уже почти стёрлись из его памяти. Стёрлись? Нет, они просто ушли глубже в мозг, как может уйти в тело вонзившаяся и не вытащенная вовремя игла. Так путешествует пропущенный недостаточно искусным хирургом осколок. Сначала он притаится и замрёт, не причиняя страданий и не напоминая о себе, но однажды, приведённый в движение неизвестной силой, этот осколок двинется в свой губительный путь сквозь артерии, нервные узлы, вспарывая жизненно важные органы и обрекая своего носителя на невыносимые муки. Так и память о том дне, о слепой ярости и бессмысленной жестокости ненасытных тварей, о всех пережитых тогда ужасах стальной иглой ушла глубоко в подсознание, чтобы тревожить его по ночам и электрическим разрядом стегать его, заставляя рефлексивно содрогаться всё его тело при виде этих созданий, и даже при одном их только запахе. Для Артёма, как и для его отчима, и, может, для тех остальных четверых, спасшихся тогда с ними на дрезине, крысы были чем-то гораздо более пугающим и омерзительным, чем для всех остальных обитателей метро.
На ВДНХ крыс почти не было, повсюду стояли капканы и был разложен яд, поэтому от их вида Артём уже успел отвыкнуть. Но всё остальное метро ими буквально кишело, и об этом он как-то успел позабыть, или, может, избегал думать, когда принимал решение отправиться в поход.
«« ||
»» [56 из
356]