Дмитрий Глуховский - Mетро
— Что это было? — спросил он наконец.
— Фантазии. Грёзы. Настроение. Всё это вместе, — отозвался Хан.Но это так переменчиво. Это не твоё настроение, и не твои грёзы. Нас здесь много, и пока ничего не случится, но это настроение может быть совсем другим, и ты это ещё почувствуешь. Гляди-ка — мы выходим на Тургеневскую. Быстро же мы добрались. Но останавливаться на ней ни в коем случае нельзя, даже для привала. Люди наверняка будут просить, но не все чувствуют туннель, большинство из них не ощущает даже то, что доступно тебе. Нам надо идти дальше, хотя теперь это будет всё тяжелее.
Тем временем они ступили на станцию. Светлый мрамор, которым были облицованы стены, почти не отличался от того, что покрывал Проспект Мира и Сухаревскую, но там и стены и потолок были так сильно закопчены и засалены, что камня было почти не разглядеть. Тут же он представал во всей своей красе и им трудно было не залюбоваться. Люди ушли отсюда так давно, что никаких следов их пребывания тут не сохранилось, но станция была в удивительно хорошем состоянии, словно её никогда не заливало водой, и она не знала пожаров, и если бы не кромешная темнота и не слой пыли на полу, скамьях и стенах, можно было бы подумать, что на неё вот-вот хлынет поток пассажиров, или, известив ожидающих мелодичным сигналом, вползёт поезд. За все эти годы на ней почти ничего не переменилось. Ещё отчим ему об этом рассказывал с недоумением и благоговением.
Колонн на Тургеневской не было. Низкие арки были вырублены в мраморной толще стен через долгие промежутки. Их фонари были слишком слабосильными, чтобы прорвать мглу зала и осветить противоположную стену, поэтому создавалось впечатление, что за этими арками нет совсем ничего, только чёрная пустота, как будто стоишь на самом краю Вселенной, у обрыва, за которым кончается мироздание.
Они миновали станцию довольно быстро, и, вопреки опасениям Хана, никто не изъявил желания остановиться на привал. Люди выглядели обеспокоенно и встревоженно, и говорили всё больше о том, что надо как можно быстрее выбираться оттуда.
— Чувствуешь — настроение меняется... — подняв палец вверх, словно пытаясь определить направление ветра, тихо отметил Хан. — Нам действительно надо идти быстрее, они чувствуют это шкурой не хуже меня со всей моей мистикой. Но что-то мешает мне продолжать наш путь. Подожди здесь недолго, — он бережно достал из внутреннего кармана карту, которую называл Путеводителем, и, приказав остальным не двигаться с места, потушил зачем-то свой фонарь и, сделав несколько долгих мягких шагов, канул во тьму.
Когда он отошёл, от группки стоящих впереди людей, с которыми они шли, отделился один, и, медленно, будто через силу, подойдя к Артёму, спросил так робко, что Артём вначале не узнал даже того коренастого бородатого наглеца, который угрожал им на Сухаревской:
— Послушай, парень, нехорошо это, что мы здесь стоим. Скажи ему, боимся мы. Нас, конечно, много, но всякое бывает. Проклят этот туннель, и станция эта проклята. Скажи ему, идти надо. Слышишь? Скажи ему... Пожалуйста, — и, отведя взгляд, заспешил обратно.
Это его последнее «пожалуйста» как-то тряхнуло Артёма, нехорошо удивило его. Сделав несколько шагов вперёд, чтобы быть ближе к группе и слышать общие разговоры, он понял вдруг, что от прежнего его радостного бодрого настроения не осталось и следа, в голове, где маленький оркестрик играл только что бравурные марши, теперь удручающе пусто и тихо, только слышны отголоски ветра, подвывающего уныло в лежащих впереди туннелях. Артём затих. Всё его существо замерло, тягостно ожидая чего-то, предчувствуя какие-то неотвратимые перемены. И не зря: через долю мгновения будто незримая тень пронеслась стремительно над ним, и стало отчего-то холодно и очень неуютно, покинуло то ощущение спокойствия и уверенности, что безраздельно властвовало им, когда они вступали в туннель, когда ему привиделось небо. Тут Артём и вспомнил слова Хана о том, что это не его настроение, не его радость, и не от него зависит перемена состояния. Он нервно зашарил лучиком вокруг себя — на него навалилось гнетущее ощущение чьего-то присутствия. Тускло вспыхивал запылённый белый мрамор, плотная чёрная завеса за арками не отступала от панических метаний луча, от чего иллюзия того, что за ними мир заканчивается, всё усиливалась. Не выдержав, Артём чуть не бегом бросился к остальным.
— Иди к нам, иди, пацан, — скзал ему кто-то, чьего лица он не разглядел — они, видно, тоже старались экономить батареи, — не бойся. Всё ж ты человек, и мы человеки. Когда такое творится, человеки должны заодно быть. Ты ж тоже чуешь?
«« ||
»» [84 из
356]