Дмитрий Глуховский - Mетро
— На самом деле ты видишь лишь половину. Станция ровно в два раза больше. О, это одно из самых странных мест в метро. Ты слышал, наверное, что здесь сходятся пути разных линий. Вон те рельсы, что справа от нас — это уже Таганско-Краснопресненская линия. Трудно описать то сумасшествие и беспорядок, которые творятся на ней, а на Китай-Городе она встречается с твоей оранжевой веткой, Калужско-Рижской, в происходящее на которой люди с других линий вообще отказываются верить. Кроме того, она не принадлежит ни к одной из федераций, и её обитатели полностью предоставлены сами себе. Очень, очень любопытное место. Я называю эту станцию Вавилоном. Любя, — добавил он, оглядывая станцию и людей, оживлённо сновавших вокруг.
Жизнь на станции буквально кипела. Отдалённо это напоминало Проспект Мира, но там всё было намного скромнее и организованнее. Артёму тут же вспомнились слова Бурбона про то, что в метро есть местечки получше, чем тот убогий базар, по которому они гуляли на Проспекте. Вдоль рельсов тянулись бесконечные ряды лотков, а вся платформа была забита тентами, палатками. Некоторые из них были переделаны под тороговые ларьки, а где-то жили люди, на нескольких было намалёвано «СДАЮ», и там находились ночлежки для путников. С трудом пробираясь через толпу и озираясь по сторонам, Артём заметил на правом пути огромную серо-синюю махину поезда. Однако состав был неполный, всего в три вагона.
На станции стоял неописуемый гвалт. Казалось, ни один из её обитателей не умолкал ни на секунду и всё время что-то говорил, кричал, пел, отчаянно спорил, смеялся или плакал. Сразу из нескольких мест, перекрывая гомон толпы, неслась музыка, и это создавало такое несвойственное для жизни в этих подземельях праздничное настроение.
Нет, на ВДНХ тоже были свои барды, были и свои любители и умельцы попеть, но там всё было как-то иначе. Было у них, может, пара гитар на всю станцию, и иногда собиралась компания у кого-нибудь в палатке, отдохнуть после работы, да ещё в заставе на стопятидесятом метре, где не надо до боли в ушах вслушиваться в шумы, летящие из северного туннеля, у костерка, бывало, тихо пели под звон струн, но всё про вещи, Артёму не очень понятные: про войны, в которых он не принимал участия, которые велись по другим, странным правилам, про жизнь там, сверху, ещё до. Особенно запоминались песни про какой-то Афган, которые так любил Андрей, бывший морпех, хоть в этих песнях и не понять было почти ничего, кроме тоски по погибшим товарищам и ненависти к врагу, но умел Андрей так спеть, что каждого слушавшего его пробирало до дрожи в голосе и мурашек по коже. И хоть говорил Андрей, что такое Афган — что там горы, и пустыни, песок. Что такое страна, Артём понимал довольно хорошо, не зря с ним Сухой занимался в своё время, и про страны и их историю Артём кое-что знал. Но вот горы, реки и долины так и остались для Артёма каким-то абстрактным понятием, и слова, их обозначающие, вызывали в его воображении лишь воспоминания о выцветших картинках из школьного учебника по географии, который принёс ему из одного из своих походов Сухой. Да ведь и сам Андрей не был ни в каком Афгане, молод он был для этого, просто наслушался песен у своих друзей и перепевал. Но разве так играли на ВДНХ, как на этой странной станции? Нет, песни всё больше задумчивые, печальные, — вот что там пели, и вспоминая Андрея и его грустные баллады, сравнивая их с теми весёлыми и игривыми мелодиями, что доносились из разных мест зала, Артём удивлялся снова и снова тому, какой разной, непохожей, оказывается, может быть музыка, и как сильно она может влиять на настроение.
Поравнявшись с одними из музыкантов, Артём невольно остановился и примкнул к небольшой кучке людей, прислушиваясь даже не столько к развесёлым словам про чьи-то похождения по туннелям под дурью, как к самой музыке, и с любопытством разглядывая играющих. Их было двое: один, с длинными, сальными волосами, перехваченными на лбу кожаным ремешком, одетый в какие-то невероятные разноцветные лохмотья, бренчал на гитаре, а другой, пожилой уже мужчина с солидной залысиной, в видавших виды, много раз чиненых и перемотанных изолентой очках, в старом вылинявшем пиджачке, играл на каком-то духовом инструменте, названном Ханом саксофоном. Сам Артём ничего подобного раньше не видел, а из духовых знал только свирель — были у них умельцы, резавшие свирели из изоляционных трубок разных диаметров, но всё на продажу, на ВДНХ свирели не любили. Ну, ещё, пожалуй, немного похожий на этот саксофон горн, в который иногда трубили тревогу, если отчего-то барахлила обычно используемая для этого сирена.
На полу перед ними лежал раскрытый футляр от гитары, в котором уже накопилось с десяток патронов, и когда распевавший во всё горло длинноволосый выдавал что-нибудь особенно смешное, сопровождая шутку забавными гримасами, толпа тут же отзывалась радостным гоготом, раздавались хлопки, и в футляр летел ещё патрон.
Песня про блуждания бедолаги закончилась, и волосатый прислонился к стене передохнуть, а саксофонист в пиджачке тут же принялся наигрывать какой-то незнакомый Артёму, но, видимо, очень популярный здесь мотив, потому что люди зааплодировали и ещё несколько «пулек» блеснули в воздухе и ударились о вытертый красный бархат футляра.
Хан и Туз разговаривали о чём-то, стоя у ближайшего лотка, и не торопили пока Артёма, а он смог бы, наверное, простоять тут ещё час, слушая эти незамысловатые песенки, если бы вдруг всё неожиданно не прекратилось. К музыкантам приблизились вдруг две мощные фигуры, очень напоминающие тех громил, с которыми им пришлось иметь дело при входе на станцию, и одетые схожим образом. Один из подошедших опустился на корточки и принялся бесцеремонно выгребать набравшиеся в футляре патроны, пересыпая их из своей горсти в карман кожанки. Длинноволосый гитарист бросился к нему, пытаясь помешать, но тот быстро опрокинул его сильным толчком в плечо, и сорвав с него гитару, занёс её для удара, собираясь раскрошить инструмент об острый выступ колонны. Второй бандит без особых усилий прижимал к стене пожилого с саксофоном, пока тот безуспешно старался вырваться и помочь товарищу. Из стоявших вокруг слушателей ни один не вступился за игравших, толпа заметно поредела, а оставшиеся прятали глаза или делали вид, что рассматривают товар, лежащий на соседних лотках. Артёму стало жгуче стыдно и за них, и за себя, но вмешаться он так и не решился.
— Но вы ведь уже приходили сегодня! — держась рукой за плечо, плачущим голосом доказывал длинноволосый.
— Слышь, ты! Если у вас сегодня хороший день, значит, у нас тоже должен быть хороший, понял, бля? И вообще ты мне тут не бычь, понял? Что, в вагон захотел, петух волосатый?! — заорал на него бандит, опуская гитару. Было ясно, что махал он ей больше для отстрастки.
«« ||
»» [95 из
356]