Дмитрий Глуховский - Метро 2034
- Брось! Силовые кабели в норме. Циферки на счётчиках бегут, ток идёт, Ганза потребляет. Было бы обрушение, ты бы сразу узнал. Даже если, положим, диверсия – нам бы не телефон обрезали, а провода наши. А насчёт туннелей – кто сюда пойдёт? К нам и в лучшие времена никто не захаживал. Чего один Нахимовский проспект стоит… Одиночке там не прорваться, а чужие торговцы к нам уже не суются. Ну и бандиты, ясное дело, наслышаны, недаром же мы каждый раз одного живым отпускали. Я говорю, не паникуй.
- Хорошо тебе рассуждать, - проворчал Владимир Иванович, поднимая повязку над пустой глазницей и вытирая со лба выступивший пот.
- Тройку дам. Пока больше нельзя, правда, - уже мягче сказал старик. – И хватит курить, знаешь же, что и мне этим дышать нельзя, и сам травишься! Давай лучше чаю, что ли…
- Это всегда пожалуйста, - начальник потёр руки. – Истомин у аппарата, - буркнул он в телефонную трубку, - чая мне и полковнику.
- И дежурного офицера вызови, - попросил командир периметра, снимая с головы берет. – Я распоряжусь по поводу тройки.
Чай у Истомина был всегда свой, с ВДНХ – и особого, отборного сорта. Мало кто мог себе такое позволить – доставленный с другого края метро, трижды обложенный ганзейскими пошлинами, любимый чай начальника станции становился таким дорогим, что он и сам бы не стал потакать своим слабостям, если бы не старые связи на Добрынинской. С кем-то он там когда-то вместе воевал, и с тех пор раз в месяц глава возвращающегося с Ганзы каравана непременно привозил с собой нарядный свёрток, за которым Истомин всегда приходил сам.
Год назад с чаем этим начались перебои, до Севастопольской долетели тревожные слухи о новой, страшной угрозе, которая нависла над ВДНХ, а может, и надо всей оранжевой веткой: с поверхности на неё спускались неизвестные и невиданные раньше мутанты, по слухам, умевшие читать мысли, почти невидимые, и к тому же практически неистребимые. Поговаривали, что станция пала, и что Ганза, опасаясь вторжения, подорвала туннели за Проспектом Мира. Цены на чай взлетели, потом он совсем было пропал, и Истомин был не на шутку встревожен. Однако через несколько недель страсти сами собой улеглись, и караваны, возвращавшиеся на Севастопольскую с патронами и лампами, снова повезли и знаменитый душистый чай. А что могло быть важнее?
Наливая командиру отвар в фарфоровую чашечку со сколотой местами золотой каймой и вдыхая ароматный пар, Истомин от удовольствия даже зажмурил на миг свой глаз. После нацедил и себе, тяжело уселся на стул и зазвенел серебряной ложечкой, размешивая таблетку сахарина.
Оба молчали, и с полминуты это меланхоличное позвякивание было единственным звуком, раздававшимся в затянутом табачным дымом полутёмном кабинете. А потом его перекрыл, почти попадая в такт, летящий из туннелей надрывный колокольный набат.
- Тревога!
«« ||
»» [5 из
157]