Дмитрий Глуховский - Метро 2034
В этом месте Гомер отодрал глаза от букв и невидящим взором уставился впереди себя. Кабель перерезан, допустим. Почему же тогда не возвратились на Севастопольскую?
«Хуже. Пока проявится – проходит несколько недель. Неизвестно, кто болен, кто здоров. Ничего не помогает. Лекарства нет. Смертность сто процентов». День спустя связист сделал еще одну запись, уже знакомую Гомеру: «На Тульской хаос. Выхода в метро нет, Ганза блокирует. Домой нельзя», а через страницу продолжил: «Те, кто с оружием, стреляли в больных, особенно агрессивных. Некоторые из них через сутки заболели сами… Сделали загон для зараженных… Сопротивляются, просятся наружу», и после коротко, страшно: «Грызут друг друга…».
Связист тоже был перепуган, но железная дисциплина в отряде мешала страху перерасти в панику. Даже в очаге эпидемии смертельной лихорадки севастопольская бригада оставалась севастопольской бригадой… «Взяли ситуацию под контроль, станцию оцепили, назначили коменданта», читал Гомер. «Наши все в порядке, но слишком мало времени прошло».
Поисковый отряд, отправленный с Севастопольской, благополучно достиг Тульской – и, конечно, тоже застрял на ней. «Приняли решение задержаться здесь, пока не пройдет инкубационный период, чтобы не подвергать опасности… Или навсегда», - обреченно писал связист. «Положение безвыходное. Помощи ждать неоткуда. Запросив Севастопольскую, приговорим своих же. Остается терпеть... Сколько?»
Значит, таинственный дозор у гермоворот на Тульской был выставлен севастопольцами? Их голоса неслучайно показались Гомеру знакомыми: дежурство несли люди, с которыми за несколько дней до того он оборонял от упырей чертановское направление! Добровольно отказавшись от возвращения, они надеялись уберечь от заражения родную станцию…
«Чаще всего при плотном личном контакте, но, видно, есть и в воздухе. У кого-то иммунитет? Началось почти месяц назад, многие не заболели… Но мертвых все больше. Живем в морге», - строчил связист. «Кто подохнет следующим?» - вдруг срывался он в истерический визг. Брал себя в руки и продолжал ровно: «Надо что-то делать. Предупредить. Хочу пойти добровольцем. Не до Севастопольской - найти место, где поврежден кабель. Дозвониться, надо дозвониться»
Прошли еще сутки, наверняка заполненные невидимой борьбой с командиром каравана, неслышными спорами с другими бойцами и растущим отчаянием. Все то, что связист старался донести до них, он, собравшись, излагал в своем дневнике. «Не понимают, как это выглядит с Севастопольской! Уже неделю как в блокаде. Вышлют новую тройку, которая тоже не сможет вернуться. Потом отправят большую штурмовую бригаду. Объявят мобилизацию. Все, кто придет на Тульскую, в зоне риска. Кто-то заразится, сбежит домой. Все, конец. Надо предотвратить штурм! Не понимают…»
Еще одна попытка достучаться до начальства – бесплодная, как и все предыдущие…«Не отпускают... Сошли с ума. Если не я, то кто? Надо бежать»
«Сделал вид, что успокоился, что согласен ждать», - телеграфировал он через день, - «Вышел на дежурство к гермозатворам. Крикнул, что найду обрыв кабеля, побежал. Выстрелили мне в спину. Застряла пуля». Все последние буквы были жирно окаймлены кровью.
«Не для себя. Для Наташи, для Сережки. Сам и не думал спастись. Пусть они живут. Сережка чтобы…», - тут перо прыгало в ослабшей руке; может быть, он добавил это уже позднее, потому что кончилось место или потому что уже было все равно, куда писать. Потом нарушенная хронология восстанавливалась: «Через Нагорную пропустили, спасибо. Сил больше нет. Иду, падаю. Поднимаюсь, иду. Теряю сознание. Сколько проспал? Не знаю. В легком кровь? Откашливаю. Или заболел? Не…», - кривая букв распрямлялась в скользящую линию как энцефалограмма умираюшего. Но потом он все-таки приходил в себя и заканчивал «…не могу найти повреждение».
«« ||
»» [96 из
157]