Дмитрий Глуховский - Будущее
Все сто человек, уместившиеся в кабину, принимаются шептаться, когда я выбираю ярус, где находится кладбище, и съеживаются, отползают от меня. Как будто это не кладбище, а ров, в который свалены разлагающиеся трупы, собранные после чумы.
Никто из них наверняка не бывал на кладбище раньше.
Я не исключение.
Во всей Европе кладбища выглядят одинаково. Это закон, ему лет двести, наверное, что то там об унификации стандартов мест упокоения. Логика предельно ясна: в нашем мире и для живых не хватает места, транжирить его на мертвых – преступно. Поэтому на каждого умершего человека на кладбищах приходится места ровно столько, сколько необходимо, чтобы сохранить его генетическую информацию и оставить от него нечто зримое – для тех, кто захочет его навестить. Никаких памятников, никаких надгробий: все это отдает поклонением смерти. Некрофилией. Кладбища – гетто для мертвецов и больше ничего.
Все сто человек шарахаются от дверей, когда лифт останавливается на нужном уровне. Там, за дверями, белая стена и одна только надпись, без пояснений: «PAX» – «Пакс» – четкими деловыми черными буквами на подсвеченной желтой табличке, на каких в хабах делают указатели туалетов. Кладбищам запрещено рекламировать свои услуги в общественных местах, но те, кто едет в лифте, знают о соседстве.
Остаемся вдвоем в этом коридоре: я и она.
Она бодрствует, уцепилась за меня глазенками, и когда я ее замечаю – давай что то свое гулить. Улыбаюсь ей – и она улыбается мне.
Иду по пустому белому коридору до матовых стеклянных ворот. Тут терминал: требуется назвать свое имя и имя того, кого посещаешь. Все визиты регистрируются, ротозеям и смертепоклонникам вход заказан.
Анна Аминская Один Ка. Ян Нахтигаль Два Тэ.
Принято. Эрих Шрейер – человек слова.
«« ||
»» [777 из
807]