Тимофей Калашников - Изнанка мира
«Так ли уж он влюблен? — думала девушка, сжимая зеркальце в ладонях. — Может, я преувеличиваю свою неотразимость? Почему он так резко потерял ко мне всякий интерес? В этой чертовой камере кто хочешь уродкой станет! Но неужели я, такая опытная, умная, допустила ошибку с этим сосунком? Наверное, не стоило давать все и сразу. Наверное он, как и остальные мужчины, получив свое, исчез… Нет, такого просто не может быть! Никак не может быть! Он же ноги мне целовал! Конечно, же, любит. Просто с ним что-то случилось… Но разве нельзя хотя бы прислать записку?.. Неужели он не понимает, что я… А что, если ему плевать? Вдруг у него еще кто-то? И сейчас, любезничая с ней, мерзавец смеется надо мной, рассказывая, как дочка Лыкова плакала, когда он от нее уходил!.. Ну, погоди же, мальчик! Я тебе покажу, как надо мной издеваться. Я тебя так проучу, что мало не покажется! Будешь еще ползать на животе, умолять…» Она ясно представила себе, как тело Кирилла, еще по-мальчишески худое, скорчилось у ее ног, а белобрысая голова откинулась в жесте подчинения, обнажая шею — хочешь, укуси меня, любимая, только прости и прими назад… И как она, презрительно смеясь прямо в умоляющее лицо, отталкивает его обнимающие руки и перешагнет…
В этот момент Ирине показалось, что скрипнула дальняя дверь. Моментально приняв независимую позу, девушка гордо отвернулась к стене. Прошло несколько томительно-резиновых минут, но в камеру никто так и не вошел. И тут горькая правда со всей очевидностью встала перед Ириной: если Кирилл когда-нибудь придет, то проучить Зорина никак не получится. Напротив, придется внимательно, просяще заглядывать в его глаза и униженно соглашаться на любые условия, лишь бы только он помог ей выбраться на свободу из этого каменного мешка.
«Да, да… Я буду делать все, что он только захочет, — прорывался сквозь рыдания ее злой шепот. — Но я буду его ненавидеть всю жизнь, и очень скоро я отомщу… Он еще узнает, кто такая Ирина Лыкова… Он поймет, что со мной так нельзя поступать…»
* * *
Потолок… высокий, брезентовый, болотного цвета… Это первое, что увидел Кирилл, открыв глаза. Он лежал… кажется, на кровати… Выстрелов не было. Мимо постоянно ходили, что-то роняли, опрокидывали и стонали… стонали… стонали… невыносимо… надрывно… громко… Нет! Кричали, издеваясь над ним, раздражая, не давая векам закрыться, чтобы снова утонуть в небытии… Юноша вздохнул и приподнялся на локтях. Голова ужасно кружилась, и стены тоже кружились, то наплывая, то опять удаляясь. Кирилл тряхнул головой, пытаясь разогнать дурноту, и тут же пожалел, что сделал это простое движение, так как его стало тошнить.
Громадная палатка госпиталя была заставлена койками, и ни одна из них не пустовала. По узким проходам то и дело бегали санитары. Как заведенные, они наклонялись над ранеными, раздавая воду, выносили ведра с испражнениями, уносили трупы. За занавеской трудились хирурги. Общее освещение госпиталя не могло состязаться со светом их «комнаты». Операционная светилась, будто светлячок. Кое-где на пологе даже виднелись контуры склоненных врачей, колдовавших над очередным пациентом. В палатке царила невыносимая духота и остро пахло медикаментами. Иногда «комната» погружалась в полумрак, что знаменовало конец операции. Санитары тут же хватались за носилки, чтобы очистить хирургический стол для следующего страдальца. Медсестры убирали помещение, смахивая ошметки плоти и костей в оцинкованные ведра, вытирали кровь. Хирург устало, но быстро курил и вновь брался за инструменты. Казалось, поток раненых не прерывался.
Кирилл прикрыл глаза рукой… Бинты?! Пальцы что-то нащупали выше лба, и его пронзила обжигающая боль. Точно, бинты!
— Значит, я тоже был ранен? — удивился Зорин. — Потому и попал сюда…
Снова закружилась голова. Над ним склонился санитар с кружкой.
— Где мой отец? Иван Зорин? — прохрипел юноша, с трудом выдавливая звуки из пересохшего горла.
«« ||
»» [95 из
296]