Полина Каминская Ник Перумов - Один на один
Машенька Хорошкина, оправдывая свою фамилию, оказалась удивительным существом. У Саши иногда закрадывалась дурацкая мысль, что Машенька недавно с отличием закончила какие то очень специальные женские курсы. Что нибудь вроде: «Идеальная спутница жизни». Она никогда не опаздывала, приходила всегда в прекрасном настроении, быстро и вкусно готовила и даже ходила с Сашей на футбол. «Чего ж вам боле?»
Именно поэтому, иногда (очень очень редко!) Саше хотелось… ну, например, чтобы она сморозила какую нибудь ужасную глупость… Машенька морозила несусветные глупости. Но как раз те, милые и безобидные, за которыми следует слюняво ласковое: «…эх ты, дурочка, смотри, сейчас объясню…» …Или надела бы какую нибудь немыслимую оранжевую кофту с белыми пуговицами… Машенька надевала оранжевую кофту с белыми пуговицами. И казалась в ней еще симпатичней и милее. Это был несокрушимый образ.
Однажды ночью, лежа почему то без сна, Саша вгляделся в Машино безмятежное лицо. Странно, подумал он, я могу сейчас по пальцам пересчитать все выражения, которые на нем бывают. И вдруг вспомнил Свету. Такой, какая она шла по желтым листьям прошлой осенью. И сразу же понял массу вещей. Во первых, то, что Маша и Света – полные противоположности в том, что касается СТИЛЯ. У Маши, как ни грустно это было признавать, стиль отсутствовал полностью. И в этом был ее удивительный феномен и секрет ее несокрушимой «милости». А Света… Саша тут же и, во вторых, понял, что женщин сравнивать – последнее дело, срого настрого запретил себе даже думать о Свете, повернулся на бок и уснул.
Глава седьмая
СССР
Савелий Сергеевич Струмов Рылеев никогда не читал газет. То есть в старые, додемократические, так сказать, времена следовал совету профессора Преображенского «Вот никаких и не читайте!». Позже, когда кроме газет с орденами около названия появились и многие другие – без орденов, он с горечью убедился, что все то, о чем НЕ писали в свое время «Известия», «Труд» или «Красная Звезда», и, правда, читать не стоит. Вот уж что называется: «Сынок, а что сказал папа, когда упал с лестницы?» – «Должен ли я повторять неприличные слова?» – «Конечно, нет!» – «Тогда ничего». В газетах СССР раздражало все: и то, что пачкают руки черной краской, и суета вокруг подписки (в старые, разумеется, времена), а потом – не меньшая суета вокруг сбора макулатуры. Жуткие цены (это уже в новые времена). Но наибольшее негодование все таки вызывали аккуратно нарезанные ножницами прямоугольники печатного слова, уложенные в специальную матерчатую сумочку в их коммунальной уборной. Когда то, еще во времена дефицита туалетной бумаги, обеспечивать сумочку газетами вменялось в обязанности всех жильцов коммуналки. Теперь же нарезанное «Завтра» появлялось в туалете благодаря энтузиасту Левочкину.
– Эх, какой же ты Левочкин? – каждый раз спрашивал учитель Клапиньш, выходя из туалета. – Давай мы тебя в Правочкина переименуем?
Левочкин не обижался, но и «Завтра» читать не переставал.
Вся эта длиннейшая преамбула и должна объяснить ту страдальчески брезгливую гримасу, которая появилась на лице СССР утром во вторник, когда лаборантка Таня крикнула ему через коридор:
– Савелий Сергеевич! Вы читали? Вот ужас то!
«« ||
»» [90 из
362]