Джером Сэлинджер - Над пропастью во ржи
- Где тут разница, где? Никакой разницы нет, - говорит Горвиц. И по голосу слышно, что он сердится. - Господи ты боже мой, да рыбам зимой еще хуже, чем уткам. Вы думайте головой, господи боже! Я помолчал, помолчал, потом говорю: - Ну ладно. А рыбы что делают, когда весь пруд промерзнет насквозь и по нему даже на коньках катаются? Тут он как обернется да как заорет на меня: - То есть как это - что рыбы делают? Сидят себе там, и все! - Не могут же они не чувствовать, что кругом лед. Они же это чувствуют.
- А кто сказал, что не чувствуют? Никто не говорил, что они не чувствуют! - крикнул Горвиц. Он так нервничал, я даже боялся, как бы он не налетел на столб. - Да они живут в самом льду, понятно? Они от природы такие, черт возьми! Вмерзают в лед на всю зиму, понятно? - Да? А что же они едят? Если они вмерзают, они же не могут плавать, искать себе еду! - Да как же вы не понимаете, господи! Их организм сам питается, понятно? Там во льду водоросли, всякая дрянь. У них поры открыты, они через поры всасывают пищу. Из природа такая, господи боже мой! Вам понятно или нет? - Угу. - Я с ним не стал спорить. Боялся, что он разобьет к черту машину. Раздражительный такой, с ним и спорить неинтересно. - Может быть, заедем куда-нибудь, выпьем? - спрашиваю.
Но он даже не ответил. Наверно, думал про рыб. Я опять спросил, не выпить ли нам. В общем, он был ничего. Забавный такой старик.
- Некогда мне пить, братец! - говорит. - Кстати, сколько вам лет? Чего вы до сих пор спать не ложитесь? - Не хочется.
Когда я вышел около "Эрни" и расплатился, старик Горвиц опять заговорил про рыб.
- Слушайте, - говорит, - если бы вы были рыбой, неужели мать-природа о вас не позаботилась бы? Что? Уж не воображаете ли вы, что все рыбы дохнут, когда начинается зима? - Нет, не дохнут, но...
- Ага! Значит, не дохнут! - крикнул Горвиц и умчался как сумасшедший. В жизни не видел таких раздражительных типов. Что ему не скажешь, на все обижается.
Даже в такой поздний час у Эрни было полным-полно. Больше всего пижонов из школ и колледжей. Все школы рано кончают перед рождеством, только мне не везет. В гардеробной номерков не хватало, так было тесно. Но стояла тишина - сам Эрни играл на рояле. Как в церкви, ей-богу, стоило ему сесть за рояль - сплошное благоговение, все на него молятся. А по-моему, ни на кого молиться не стоит. Рядом со мной какие-то пары ждали столиков, и все толкались, становились на цыпочки, лишь бы взглянуть на этого Эрни. У него над роялем висело огромное зеркало, и сам он был освещен прожектором, чтоб все видели его лицо, когда он играл. Рук видно не было - только его физиономия. Здорово заверчено. Не знаю, какую вещь он играл, когда я вошел, но он изгадил всю музыку. Пускал эти дурацкие показные трели на высоких нотах, вообще кривлялся так, что у меня живот заболел.
Но вы бы слышали, что вытворяла толпа, когда он кончил. Вас бы, наверно, стошнило. С ума посходили. Совершенно как те идиоты в кино, которые гогочут, как гиены, в самых несмешных местах. Клянусь богом, если б я играл на рояле или на сцене и нравился этим болванам, я бы считал это личным оскорблением. На черта мне их аплодисменты? Они всегда не тому хлопают, чему надо. Если бы я был пианистом, я бы заперся в кладовке и там играл. А когда Эрни кончил и все стали хлопать как одержимые, он повернулся на табурете и поклонился этаким деланным, смиренным поклоном. Притворился, что он, мол, не только замечательный пианист, но еще и скромный до чертиков. Все это была сплошная липа - он такой сноб, каких свет не видел. Но мне все-таки было его немножко жаль. По-моему, он сам уже не разбирается, хорошо он играет или нет. Но он тут ни причем. Виноваты эти болваны, которые ему хлопают, - они кого угодно испортят, им только дай волю. А у меня от всего этого опять настроение стало ужасное, такое гнусное, что я чуть не взял пальто и не вернулся к себе в гостиницу, но было слишком рано, и мне очень хотелось остаться одному.
Наконец мне дали этот паршивый стол, у самой стенки, за каким-то столбом - ничего оттуда видно не было. Столик был крохотный, угловой, за него можно было сесть, только если за соседним столом все встанут и пропустят тебя - да разве эти гады встанут? Я заказал виски с содовой, это мой любимый напиток после дайкири со льдом. У Эрни всем подавали, хоть шестнадцатилетним, там было почти темно. а кроме того, никому дела не было, сколько тебе лет. Даже на каких-нибудь наркоманов и то внимания не обращали.
«« ||
»» [49 из
114]