Евгений СУХОВ Оборотень Книга 10
Непроизвольно Лука уже трижды бросал взгляд на бездыханное тело, и ему очень трудно было избавиться от наваждения: в недалеком будущем видел он себя таким же распластанным. — Вчера по тюремной почте передали, что в колонию перевели Бирюка. Тот, что за смотрящего Ленинграда. Только он один и сможет нам помочь… Если нет, тогда сидеть нам до конца срока на параше. Так что же мы решим, братва?
— Обратиться надо к Бирюку, это наше право!
— Мне приходилось слышать, что вор он с понятием, кому, как не ему, помочь нам в беде. Завтра утром черкну маляву, — подытожил Лука, окончательно успокоившись.
Бирюк внимательно перечитал маляву. За последнюю неделю это было десятое послание. В шести малявах заключенные писали о беспределе администрации, где просили благословение на бунт, спрашивали совета, как действовать дальше, когда будет «разморожена» зона. В двух малявах извещали о региональном сходняке и разъяснялось решение толковища.
Любопытным было последнее послание — его отписали мужики из СИЗО, которые оказались запомоенными, выпив по глотку чифиря с опущенным. На девять писем Бирюк отозвался сразу и рассчитывал, что в этот же день они дойдут до адресата, но малява, поступившая десятой, выглядела заковыркой. По воровской солидарности он должен был подтвердить маляву Мякиша и тем самым еще глубже затолкать несчастных мужиков в петушиное сословие, но неписаные законы и «жизнь по правде» не всегда совпадают.
Бирюк дважды перечитал письмо. Он понимал, что в этих краях он единственный, кто способен был помочь бедным зекам, и обращались мужики к нему с такой же надеждой, с какой тяжелобольной взывает в своих мольбах к Богу.
Невольная вина мужиков состояла в том, что они доверились новичку и не распознали в нем опущенного. По-человечески это можно объяснить: не у каждого запомоенного написано на лбу, что он пидор. Это в колонии они заметны и шастают по территории словно тени, а в следственный изолятор опущенные, еще не отвыкшие от воли, могут входить с повадками подпаханников.
Мужиков было жаль, однако Бирюк даже не представлял, как им можно помочь. Он долго раздумывал над ответом, а когда на решетки налегла темнота и заключенные неторопливо разбрелись по своим шконкам, он, оставшись один, взялся писать ответную маляву.
«О беде вашей наслышан. Науку вы получили такую незавидную, что, вспоминая вас, зеки еще долго будут креститься. Мякиш не толкал „черемуху“, что обратной дороги из зашкваренных нет. И все-таки не существует такого закона, чтобы по вине одного козла запомоились три десятка человек. Вы сумеете отмыться, если отдраите камеру так, чтобы не пахло в ней птичьим духом, а стол, где жрал петух, отскребете добела. Обещаю свое заступничество на региональном сходе». И поставил подпись: «Бирюк».
Всеобщее отчуждение обитатели камеры триста восемьдесят пять почувствовали мгновенно. Даже на прогулках узники из других хат держались от них на значительном удалении, как будто опасались, что зараза способна зашкварить даже в узеньком тюремном дворике. И, чувствуя всеобщую враждебность и слыша перешептывания за спиной, несчастные зеки уже ощущали себя отверженными.
«« ||
»» [243 из
295]