Татьяна Толстая. Кысь
на каклеты. Сам и ел. Сам и спал на подушках снежного, кружевного пера.
Знал, - а все же брел, брел, почти равнодушно, как перед смертью, или
сразу после смерти, - когда все уже совершилось и ничего не поправишь, -
брел мимо полей, засаженных синеватой репою, по оврагам с отвалами красной
глины, через канавки и бочажки с червырями, тяжело всходил на холмы,
оскальзываясь на разросшихся грибышах, - далеко было видно с холмов: поля, и
снова поля, с прополотой и непрополотой репой, и новые овраги, и темные
перелески, где таится слеповран, и неправдоподобно далекие дубравы с
огнецами, и еще поля, куда хватало глаза. Туго и тепло дуло ветром родины,
серенькие облака мутили небосвод, а на горизонте синей стеной стояли облака
«« ||
»» [743 из
767]